Мария Красавицкая - Горшочек с медом

 Юля жила в огромной коммунальной квартире. Когда-то в этом московском доме за толстыми кирпичными стенами размещались кельи женского монастыря. Потом в каждой келье поселилось по семье. Длинный коридор был одновременно и кухней — столик с примусом возле каждой двери — и своеобразным, если угодно, клубом.

Юлин дед, старый инженер-железнодорожник, первый налет вражеской авиации встретил философски:

— Над нами три этажа. Полагаю, мы здесь в не меньшей безопасности, чем в метро. Да, от воздушной волны могут вылететь стекла. Значит, на время тревог нужно выходить в коридор.

Что он и делал исправно каждый вечер. Вытаскивал старое, с продавленными пружинами кресло, выносил облезлый плед и укрывал им ноги. Его примеру следовали соседи. Некоторые устраивали постели на полу. С первым же сообщением радио: «Граждане, воздушная тревога!» — дед со лба опускал очки на нос и вслух принимался читать толстый растрепанный том — «Потоп» Генрика Сенкевича.

Чтению иногда мешал отвратительный вой несущейся к земле бомбы. Вздрагивали стены коридора, звякала на столах посуда. Дед констатировал невозмутимо: «Далеко!» или: «Недалеко!» — и продолжал чтение. Оно действовало на пеструю аудиторию лучше всякой валерьянки.

Тетка Паланея появилась в квартире незадолго до начала воздушной тревоги. Дед уже восседал в кресле, постели на полу готовы были принять и старых и малых. Вот тогда-то и раздался громкий стук в никогда не запиравшуюся входную дверь.

— Милости просим! — любезно воскликнул дед.

И вторглась тетка Паланея. Ее можно было сравнить только с огромной, костлявой, старой, но далеко еще не изработавшейся лошадью. Два мешка чудовищных размеров висели у тетки Паланеи через плечо.

— Вечар добры! — провозгласила вошедшая и брякнула мешки на пол.

Из дальнего угла коридора взвилась с постели на полу Нюша, мать троих детей — грудного, двухлетнего и трехлетнего.

— Теточка Паланея! — завопила Нюша, в миг единый преодолела на пути многочисленные препятствия и повисла на шее у вошедшей. Как и следовало ожидать, с причитаниями: — Ты ж моя теточка дороженькая!..

С тех пор, как малоразговорчивый увалень Федя привел в квартиру Нюшу в качестве молодой жены, соседи в полной мере познали, что такое причитать в голос. При малейших житейских затруднениях, равно, впрочем, как и при радостях, Нюша выбегала в коридор, «на люди», и принималась голосить. Дед наслаждался ее импровизациями, завел специальную тетрадку и скрупулезно записывал их, называя сокровищницей народного языка.

— Ты ж моя ягодиночка солоденькая! — причитала между тем Нюша.— Я ж по тебе все глазыньки выплакала!

— Хватит! — густым басом прервала ее тетка Паланея. И Нюша мигом утихла — Ну, как ты тут? Малые как?

Из рассказов общительной Нюши соседи знали, что она круглая сирота, что вырастила ее в глухой белорусской деревне бездетная тетка Паланея. «Уж такая добрая, такая теточка моя ласковая!»

После вопроса: «Как ты тут?» — Нюша опять попыталась заголосить:

— А Федечка ж мой... На фронт взяли!..

— Всех взяли! — Тетку это сообщение нимало не растрогало.— Война, как же ж... Малые, спрашиваю, как?

Предвидя очередной всплеск причитаний, дед как единственный в квартире оставшийся мужчина счел необходимым вмешаться.

— Нюшенька,— сказал он с ласковой непреклонностью,— тетушка ваша преодолела трудный путь. Мой вам совет: пока еще тихо, надо ей умыться, поесть. Для разговоров времени впереди достаточно.

— Спасибо тебе, человече! — отозвалась тетка Паланея.— Ей-право, вся в грязи.

К тому моменту, когда завыли сирены, тетка Паланея успела и помыться, и перекусить, и между делом поведать, что от «хрица»-таки утекла. Где «пеши», где солдатики подвезли — прибилась, слава богу. Знала, что Федьку возьмут в солдаты, что Нюша — «няспрытная девка». Значит, надо непременно до нее прибиться и помочь «годувать малых».

Дед путем наводящих вопросов уяснил, что «няспрытная»— значит неловкая, не умеющая жить. С чем соседи, переглянувшись, и согласились: действительно, житейской хваткой Нюша не обладала.

Тут завыли сирены. Дед поднял книгу с колен. Юля направилась на свой пост — в подъезд.

Если бы не опасность, то феерией ночного «бомбежечного» неба можно и залюбоваться. Шарили по нему голубые лучи прожекторов. С яркими вспышками рвались в вышине зенитные снаряды. И было у семнадцатилетней Юли уже достаточно опыта, чтобы понять по ноющему, противному звуку, приближается самолет или удаляется.

Заглядевшись, заслушавшись, Юля не заметила, как вышла из квартиры и рядом с ней оказалась тетка Паланея.

Она выглянула из подъезда, и отблеск ночной феерии осветил ее лицо. Грубое, некрасивое. Лоб не бог весть какой просторный. Зато нос на семерых рос, ей одной достался. Поджатые в ниточку губы говорили о бесконечном терпении. Малы были для крупного лица ее глазки, утонувшие в глубоких глазницах. Но как блеснули они, когда вражий самолет попал в луч прожектора! А там и второй прожектор вцепился в игрушечный, серебряно поблескивающий самолетик. Самолетик маневрировал, пытался вырваться из слепящего перекрестья. На каждый его маневр тетка Паланея отзывалась:

— Во, каб ты сдох! Каб ты сдох!

«Как-то будет!» — это был девиз тетки Паланеи.

Горожан, еще не приспособивших быт к трудностям военного времени, она подвергла презрительно-краткой критике: «Во, изживенцы!»

Свой и Нюшин быт она без промедления взялась устраивать «с толком».

Дед предвидел массу трудностей с пропиской тетки Паланеи и спланировал цепочку действий. Тетка Паланея обошлась без нее. Выяснив, где сидит начальство, ведающее пропиской, она погрузила в коляску двух младших Нюшиных отпрысков, старшей велела держаться за подол ее длинной, в густых сборках юбки и босиком («Сапоги к зиме поберечь надо!») отправилась. И вскоре вернулась, с торжеством продемонстрировала Нюшино заявление с размашисто наложенной красными чернилами резолюцией: «Прописать».

Резолюция появилась после того, как тетка Паланея, выслушав отказ, погрозилась оставить «малых» в кабинете начальника: «Расти сам!» Малые, видя, что бабка направилась к двери, естественно, подняли рев. «Так, так, деточки!» — скрываясь уже за дверью, позлорадствовала тетка Паланея. Ее, конечно же, вернули.

Прописавшись, тетка Паланея нашла и работу. А это было непросто: пронеслось уже по Москве грозное слово «эвакуация».

— Свет не без добрых людей! — придя из очереди в магазине, рассказывала тетка Паланея.— Пожалилась: никак работу не найду!

Ей не только посочувствовали, ей дали бумажку с адресом мастерской, где шьют солдатское обмундирование. Можно и на дом брать.

Устроившись сама, тетка Паланея сообразила, что туда же можно приткнуть и Нюшу. Заработок пойдет, а главное — рабочая карточка.

Юлю, к которой тетка Паланея с первого дня воспылала симпатией, однажды спросила:

— Как жить, дочушка, думаешь?

«Как жить?» — положим, четко сформулировать ответ на этот вопрос Юля бы сама не сумела. Она вот только что перешла в десятый класс. Лето, как всегда, каникулы. А дальше?

— Учиться и только учиться! — твердили в один голос и мама и дед.

Но где учиться? В Юлиной школе разместился призывной пункт.

— Отмобилизуют армию,— рассуждал дед,— и к началу учебного года школа откроется. Непременно!

Тем временем однажды школьный двор заполнили грузовики с железными кроватями, матрацами, подушками. Забегали люди в белых халатах. Школа превратилась в госпиталь.

В первые же дни войны мальчишки и девчонки — Юлины одноклассники — ринулись в военкомат, в райком комсомола:

— Мы добровольцы! Куда угодно, кем угодно!

Вместе со всеми побывала там и Юля. Совершенно бесполезно: по дальнозоркости она носила очки плюс шесть. Толстые стекла делали ее глаза неправдоподобно огромными.

Глаза эти и в военкомате и в райкоме произвели одинаковое впечатление:

— Идите, девушка, идите! Нет у нас для вас ничего!

Тетка Паланея сама и ответила на свой четкий вопрос: «Как жить, дочушка, думаешь?»

— У деда изживенская карточка, у тебя изживенская, у матери служащая. Что есть будете? Надо тебе на работу. Пойдем, устрою.

— Но я шить не умею,— развела руками Юля.

— Ничего, научу.

Дед с мамой, обсудив все «за» и «против», пришли к выводу: в доводах тетки Паланеи есть логика. Разумеется, временно, разумеется, до той поры, пока... Словом, стала и Юля швеей-надомницей.

Под мастерскую тетка Паланея облюбовала часть коридора — у окна, на свету. Там установлены были три «Зингера»: Нюшин, Юлиной мамы, одной из соседок. Швы простейшие гнали Юля с Нюшей. Они же метали петли, пришивали пуговицы. Окончательная сборка — на тетке Паланее. Строчила, не поднимая головы, и пела под бег машины одну и ту же тягучую белорусскую песню: «Калых-калых, бярезина, балить мая сярэдзина...»