Мария Красавицкая - Горшочек с медом
— Сядем. Отпыхаемся. Хор-рошо! — Прислонился спиной к бревенчатой стенке сарая. Глаза прикрыл. Бледность, что так поразила Юлю, потихоньку уходила.
— Этот... этот шрам... Ранило тебя? — спросила Юля.
— А, ер-рунда!—Он моргнул коротенькими, до рыжины выгоревшими ресницами.— Осколком чиркнуло. Зажило, как на собаке.— Он помолчал и прибавил: — Гимнастерку жалко, Командирская была гимнастерочка. Шерстяная.
От такого неожиданного заключения Юля рассмеялась. Он рассмеялся тоже, приоткрыл один глаз, подмигнул:
— Вот так, Юля! Чиркнуло — это ер-рунда. С башкой хужее дело: контузия. Снаряд рвануло... Ну, совсем рядом. А я как раз в моторе копался. Башкой об мотор приложило. Очухался — в голове общий церковный звон...
Похоже, звон этот был у него и сейчас — поморщился, перекатил голову по бревну. Волосы на солнце быстро подсыхали, поднялись на макушке рыжеватым хохолком.
— И... Что же дальше? — Ухарь был первым встреченным ею человеком, который побывал там, и Юля с волнением ждала ответа.
— Ну что... Капот закрыл, сел, поехал. Снаряды к огневым подвозить надо? Надо. Спасибо, не в кузов ахнуло. Сидели бы мы тогда с тобой на солнышке, как же, хе-хе!
— Но... Страшно было?
— А ка-ак же!
Тут Маруся вышла из хлева. Глянула на ухаря, разохалась:
— Что, Ваня, опять?..— Мимоходом обожгла Юлю прямо-таки ненавидящим взглядом.— Зачем вот?..— Пнула сапогом топор.— Сам знаешь: нельзя тебе... Голый сидишь на ветру, как можно?..— Схватила валявшуюся на земле гимнастерку, помогла надеть.— Ремень где?
Пока она металась по двору, искала ремень, ухарь гимнастерку застегнул, встал, головой помотал, как бы прислушиваясь сам к себе.
— Отпустило. Великое дело — вода.
Когда Маруся, найдя ремень, приблизилась, сказал со значением:
— Теперь так, Юля: завтра чуть свет выезжаем. Сам отвезу.— Взял ремень, перепоясался туго-натуго, все сборочки на гимнастерке согнал назад, прибавил мстительно:—До самого дома отвезу.
От этого сообщения у Маруси руки опустились. Ухарь сделал вид, что ничего-то он не заметил. Направился в дом.
Поужинали богато: картошки, огурцов соленых, капусты квашеной — всего на столе было вволю. После ужина ухарь задерживаться не стал:
— Выспаться надо перед дорогой!
Проводить себя Марусе не позволил, зато на Юлю покосился. Поклонился ей со смешной почтительностью.
За это Юля схлопотала еще один Марусин ненавидящий взгляд.
Вся обратная дорога, как полет в прекрасном цветном сне. Мчались навстречу опушенные первой зеленью леса и перелески. Набегали и уносились назад деревни.
Ухарь довез их до самого дома. На прощание церемонно пожал Юле руку и сунул клочок бумаги:
— Моя полевая почта. Может, напишешь, а? — Ухарство слетело с него, как шелуха. И в голосе и в устремленных на Юлю серо рыжих глазах была робкая просьба.— Конечно, понимаю: ты девушка грамотная. А я что? Солдат, он и есть солдат. Но ты бы знала, что такое фронтовику письмецо! Как, а, напишешь?
Юля мысленно увидела красно-розовый рубец, сказала твердо:
— Напишу, Ваня. Непременно!
— Буду ждать! — И опять из него попер ухарь: — А то, понимаешь, как? И стреляют в тебя, и бомбят, и пузом сто километров пропахал. Все ничего А вот мор-рально,— он стукнул себя кулаком в грудь,— мор-рально, понимаешь, тяжело!
То чувство полета, что не покидало Юлю в дороге, не оборвалось и дома. Дед ахнул и столь скорому возвращению Юли и столь богатой ее «добыче». Он совсем сдал последнее время, почти не вылезал из своего закутка. А теперь вылез и печку принялся растапливать, приговаривая:
— Сейчас... Кулешик сварим. Горяченького, давно не ели горяченького...— Сунулся в шкафчик, где когда-то хранились продукты, с торжеством показал Юле бутылку с подсолнечным маслом: — Вот! Даже и заправим!
А Юля кинулась смывать с себя дорожную пыль, переодеваться. Потом она без промедления собиралась позвонить Жене, побежать к Жене.
Стоило подумать: «Господи, как я о нем соскучилась!»— тут же раздался стук в дверь: Женин, единственный и неповторимый.
Он вошел. Глаза его при виде Юли просияли:
— Вернулась! А я уж и не надеялся...
Он стоял у порога и смотрел на Юлю какими-то странными, незнакомыми глазами. Смотрел, не отрываясь, не стесняясь присутствия деда. И от этого взгляда сердце Юлино сжалось и, кажется, становилось все меньше и меньше. Она увидела на Жене старенький, узковатый в плечах плащ, через плечо— лямку от вещмешка. Она уже догадывалась, но верить своей догадке не хотела.
Так не хотелось верить догадке, так хотелось порадоваться удачной поездке, что она схватила стоящий на столе горшочек с медом:
— Вот! Тебе!.. Нет, ты только понюхай...
Тень улыбки скользнула по его губам. Он молча качнул головой, по-прежнему не отрывая странного взгляда, как бы вбирающего в себя Юлю.
Дед, увлеченный возней с кулешом, не замечал ничего. Со всегдашним своим радушием сказал:
— Раздевайтесь, Женя. Присаживайтесь. Сейчас будет кулешик. С пылу, с жару!
— Нет. Я проститься.— И Женя снял кепку.
Голова его была острижена наголо. И та догадка, которой Юля все еще не хотела верить, стала несомненной реальностью. Мгновение назад сердце ее сжималось, сжималось. Теперь оно рванулось, заполнило разом всю грудь. Глотка воздуха не протолкнуть в легкие.
Женины слова заставили наконец и деда оторваться от стряпни.
— Но как же?!. Но бронь?..— Дед тоже все понял сразу.
— Мне же сказали: «Надо будет — вызовем». Вот — надо.
Дед отставил недоваренный кулеш с плиты, старательно обтер тряпкой руки и, с трудом переступив через порог, вышел.
Юля все еще держала в руках никому теперь не нужный горшочек. Женя шагнул к ней, взял у нее горшочек, не глядя поставил его на стол. И обнял Юлю. Крепко. Обеими руками.
Они постояли так молча — не было слов ни у него, ни у нее. Потом Женя разжал руки, чуточку отодвинул Юлю от себя. Снял с нее очки, нежно и бережно поцеловал ее в один глаз, в другой. Вернул очки на место. И еще они немножко постояли: глаза в глаза.
— Мне пора.
И Юля вдруг мысленно увидела красно розовый рубец, перечеркнутый скобками швов. Услышала голос: «Очухался — в голове общий церковный звон...»
Женя смотрел Юле в глаза, и страха в его взгляде не было — лишь печаль, что они расстаются. А Юле было так страшно за него, что слезы подступили к глазам. Она сдержала их: мама проводила папу без слез, даже Нюша, и та...
— Я напишу. Как только будет адрес,— сказал Женя и, обняв ее за плечи, повел к двери.
В коридоре их ждали дед, Нюша, тетка Паланея. Как когда-то Федю, папу, других соседей-мужчин, их проводили до дверей. С дедом Женя расцеловался. Нюша поклонилась ему низко, в пояс. Тетка Паланея, сжав свои корявые, загрубелые пальцы в щепотку, размашисто перекрестила Женю:
— Господь тебя спаси!
За порог Юля с Женей вышли вдвоем: никто не должен был видеть их прощания.
*****...Рута — долговязая акселератка - школьница — вдруг по собственной инициативе затеяла генеральную уборку. Вытащила из старинного резного буфета, прозванного в доме «алтарным», всю посуду. В том числе глиняный обливной горшочек, увязанный пожелтевшей, истлевшей от времени бумагой.
Стоило горшочку попасть на глаза Юлии Сергеевне, и сердце разом заполняло собой всю грудь. Горшочек меда ждал Женю. Не дождался.
Вот кажется: все на свете забывается. Была потом у Юлии Сергеевны долгая и, в общем, счастливая жизнь. Был и есть муж. Надо же: москвичка выскочила за латыша! И он увез ее в Ригу. Изведала счастье быть матерью, бабушкой. Но нет, не все на свете забывается.
Она бережно обтерла пыль с горшочка. Припомнила, как везла его за пазухой, чтоб не разбить. Как вся пропахла медом. Как была счастлива, что вот скоро вручит его Жене... Многое ей хотелось вспомнить, глядя на горшочек.
Но тут явилась Рутина подружка Даце — такая же громоздкая, но куда более шумная. Причем собственного шума Даце всегда было мало. Она и сейчас первым долгом ткнула пальцем в клавишу магнитофона, и дом наполнился грохотом современного джаза.
Оглядев учиненный Рутой разгром, Даце мигом заметила горшочек.
— О, какой модерняга! Откуда? — И она уже протянула к горшочку руку.
— Не тронь! — Рута хлопнула ее по руке.— Это память о первой бабушкиной любви.
— Что? — Даце громогласно расхохоталась, метнув исполненный иронии взгляд на Юлию Сергеевну.
— Ты дура! — воскликнула Рута.— Совершеннейшая дура, понимаешь?!— И, даже не поднявшись на цыпочки, бережно поставила горшочек в дальний угол верхней полки «алтарного» буфета.
г Рига.
