Светлана Багдерина - Волшебный горшочек Гийядина

Селим поймал себя на мысли, что пытается подгадать с размером и ритмом под аккомпанемент, и едва не откусил себе язык.

– Давай-давай, всё отлично! – подмигнул волшебник и выдал такой запил, что чалма старейшины Муталиба съехала на нос.

Двое остальных членов жюри глянули на конкурсанта так, что бедному стражнику в отставке не оставалось ничего другого, как давать-давать.

И он дал.

С трудом перекрывая все увеличивающийся в громкости аккомпанемент, Селим упер руки в бока, набычился, и яростно продолжил, словно гвозди забивал:[40]

…Двуцветный удивительный булатНа празднике им был вручен с почтеньем.Секир-баши был несказанно рад,И даже похвалил слугу пред всеми,И повелел нести вина – и вотПропил кинжал, коней, и два халата,И подати, что собраны за годС пятнадцати селений калифата.Потом Ахмед велел его казнить:Нет, за казну калиф был не в обиде,Но глупый раб удумал говоритьКрамолу и неправду в пьяном виде!Калиф, не веря больше никому,Стал зол и мрачен, как вишап в пустыне,Он в каждом стал готов узреть вину,Лишь ассасинам верил он отныне.Он им велел крамолу известиХолодными и чистыми руками,Метлой железной калифат спастиОт тех, кто мог быть в сговоре с врагами…

К тому времени, как кончилась и «Калинка», весь зал уже прихлопывал в такт по ляжкам и покачивал головами, словно загипнотизированный. А ведь в арсенале юного виртуоза балалютни были еще и частушки-матерушки его любимой бабушки!

Ну, душегубцы, держитесь!..

Селим, сам уже злой и мрачный как пресловутый вишап под шкапом, кровожадно покосился на разошедшегося волшебника так, словно и впрямь служил всю жизнь не добродушному калифу, а суровому ордену ассасинов…

Но тому, похоже, было всё равно.

А у Селима не оставалось другого выхода, как только продолжать.

…И виночерпий, что забрал кинжал,Был вскоре пойман – бледный, словно глина —Опознан, и немедленно попалВ застенки к добрым мудрым ассасинам,Где, вскоре осознав свою вину,На помощь следствию немедля согласился.И, быстро поразмыслив, что к чему,Он к сыскарю с подарками явился.Он лучших скакунов ему пригнал,Принёс гашиш, и пряности, и вина,И деньги, и, конечно, сей кинжал —Всё лучшее для лучших ассасинов!И грозный тайный страж своей страны,Забрав себе с презентом даже блюдо,Изрёк: «Ну, так и быть, мои сыныПроступок твой до времени забудут».Лишь выиграв во внутренней борьбеНаш честный, как хрусталь, охранник трона,Забрав коня и ценности себе,Кинжал пустил на нужды обороны…

И тут Агафон вспомнил про существование «Ах вы, сени мои, сени». И то, что в его исполнении отличить их от «Во кузнице» не представлялось возможным ни одному музыкальному критику Белого Света, не имело ровно никакого значения!..

…При этом с видом мудрого отца,Он заготовил речь в стихах и прозе.Итак, кинжал у юного бойца.Он твердо помнит, чем клинок сей грозен:«Познавший звуки множества имён,Сегодня он воистину священен:Ведь он ни разу не был оскверненУплатой за него презренных денег!»

«Сени новые, хреновые, во-куз-ни-це!» – радостно завершила музыкальный марафон балалютня (или люлябайка?) главного специалиста по волшебным наукам.

Такой бравурной концовки своему лирическому творению не сумел придать до сих пор ни один поэт Белого Света, как ни старался.

Когда последний звук музыкально-поэтической композиции затих под сводами зала, толпа слушателей взорвалась яростными аплодисментами, словно не сборище ассасинов, а орава зевак вокруг бродячих артистов на ярмарке.

Вопрос с победителем конкурса решился сам собой.

После недолгого консилиума с помощниками старейшина Муталиб привстал из своего подушечного гнезда, вынул изо рта чубук кальяна и, звучно откашлявшись, провозгласил:

– Мы посовещались, и я решил, что победителем состязания стихотворцев этого года является Абдурахман Серебряный Кулак, десятный семьи замка Мертвое Крыло, принимающий участие в нашем состязании впервые! И ему разрешается подержать в руках Золотого Верблюда в течение десяти… нет, пятнадцати секунд… перед тем, как переходящий приз будет возвращен до следующего года в сокровищницу ордена!

Под завистливые взгляды конкурентов, проигравшихся, как деревенщина в наперстки, Селим, еле успевший дойти до дверей, хлопнуться на отведенную ему подушку и поджать под себя трясущиеся ноги, засунув под них не менее трясущиеся руки, кое-как поднялся снова, и заковылял на ничуть не успокоившихся ногах к месту своих пятнадцати секунд славы.

Нужно ли что-то говорить?..

Как держать этого золотого парнокопытного?..

Полагается ли его чмокнуть, прижать к сердцу, или и то, и другое, и еще что-нибудь, что нормальному человеку и в голову не придет?..

Требуется ли благодарить кого-нибудь?..

Если да, то кого?..

В каком порядке?..

О, премудрый Сулейман, ну почему не могли они выбрать победителем кого-нибудь другого?!.. Мне ведь всего-то и надо было, что вырваться отсюда живым и, желательно, невредимым!.. Еще не хватало, чтобы сейчас, когда всё так сладко и гладко шло, случился по вине моего незнания их обычаев какой-нибудь конфуз, за который отвечают головой!.. И не только моей!.. О, премудрый Сулейман, сделай милость, надоумь, ведь я ж ввязался в это смурное дело не славы и почестей для, а токмо ради…

Внезапно пол кончился, и ходящие ходуном коленки стражника уперлись в покрытый коврами помост.

На котором его уже поджидал главный душегуб со стиснутой в сухоньких ладонях реликвией размером с кошку – Кэмелем из червонного золота с крыльями из вороненой стали и с миниатюрной копией традиционного клинка ассасинов в маленьких золотых ручках.

– Искусник твой забугорный пусть в стороне постоит, да? – строго глянул на Охотника старейшина, и только теперь тот заметил, что, оказывается, его премудрие, зажав подмышкой лютню, самоуверенно увязался за ним – то ли рассчитывая, что ему, как соавтору победы, тоже дадут подержать легендарное животное, то ли ожидая вызова на бис.

– Ага… Кириан-ага… – пересохшим горлом сглотнул отсутствующую слюну Селим. – Пожалуйста…

– Да ладно, я не претендую… – разочарованно скривил губы чародей и отступил на два шага. – Подумаешь…

Муталиб припечатал чародея жгучим черным взглядом, но, не желая портить величие момента, от дальнейших комментариев и пожеланий воздержался.

Плавным жестом протянул и вложил он в мозолистые ладони отставного служителя порядка свою драгоценную ношу.

– Властью, данной нам премудрым Сулейманом над орденом и детьми его, вручаем тебе, Абдурахман… – начал церемонно старейшина Муталиб, старательно избегая смотреть на физиономию победителя, саму по себе способную послужить основанием новой легенды ордена, – Серебряный Кулак…

И осекся.

Потому что откуда-то со стороны входа долетел сначала грохот распахиваемых дверей, потом стук падающего тела, тут же – возня тела вскакивающего, и за всем этим – взволнованный запыхавшийся голос:

– Я здесь!!!..

– Что?..

– Кто?..

– Кто это?..

– Самозванец!!!..

– Где?..

– Кто самозванец?!

– Ты?

Тонкие пальцы Муталиба стальными наручниками сомкнулись вокруг запястий Селима.

– Нет!!!.. – испуганно дернулся стражник, паникой своей рассеивая последние сомнения, если они еще у кого-то оставались. – Нет!!!.. Не я!!!.. Я – это не он!!!.. Он – это не я!!!.. Я не знаю его!!!..

– Самозванец!

– Осквернитель!

– Святотатец!

Ассасины помоложе повскакивали на ноги, кинжалы наготове, в ожидании единственного крошечного сигнала от своего отца и покровителя…

Который не замедлил явиться.

– Дети мои… – ласково кивнул старейшина подскочившим с ковриков накачанным молодцам на Охотника, заметавшегося, будто лиса в капкане. И те, словно тени погибели, легко скользнули между своих старших товарищей, развалившихся вальяжно и ожидающих развязки второго акта комедии. Черно-красные клинки в свете восходящего солнца блеснули в их смуглых руках…

Агафон обернулся, побледнел, скорее рефлекторно, чем осмысленно дернул в воздухе рукой, крикнул что-то, и рвущиеся на запах крови юнцы дружно повалились носами в пол.

Старый проверенный школьный трюк с вырастающими и спутывающимися шнурками снова доказал свою эффективность.

Увидев, какой оборот принимает дело, за оружие – и уже не дожидаясь сигнала – взялись остальные полторы сотни участников и слушателей.