Збигнев Ненацки - Раз год в Скиролавках
Ему казалось, что он действует как во сне, ведомый какой-то могущественной силой. Она велела ему сесть за стол на втором этаже деревенского дома и писать, без передышки писать. О златовласой тринадцатилетней девочке и ее потрясающих переживаниях, связанных с трагической смертью родителей и пребыванием в детском доме, где она начала вступать в конфликты с учителями и окружением. Она попала в руки психолога, а потом психиатра и наконец Оказалась в детской больнице, откуда сбежала в дремучий лес. Так заканчивался первый том повести, которую Непомуцен Мария Любиньски назвал «Пока не улетели ласточки» и привез домой из трудового отпуска. А тремя месяцами позже, уже в городе, он закончил работу над томом вторые, и последним. Это была история приближающегося к своему сорокалетию художника-пейзажиста, который, расставшись с неверной женой и враждебным ему окружением, навсегда осел в деревне, на краю большого леса. Однажды в старом сарае он нашел тринадцатилетнюю девочку, грязную, недоверчивую, дикую. Он слышал, что такая девочка убежала из больницы неподалеку, видел погоню и прочесывание леса людьми в белых халатах. Но как впечатлительный художник, который сам схоронился в диких краях от человеческой жестокости и бездушия, он почувствовал в этой беззащитной девочке существо, тоже обиженное судьбой и непонятое. Тогда художник спрятал у себя беглянку, и она по мере того, как находила у него покой и доброжелательность, а также и то, что люди называют сердцем, в прекраснейшем окружении леса и озера, в простой и суровой жизни, утратила свою дикость и недоверчивость, к ней вернулось психическое равновесие, а вместе с ним – чувство счастья и радости. Но однажды в доме художника появились люди в белых халатах и забрали тринадцатилетнюю девочку, художника же ждал суд за укрытие психически больного ребенка.
Так улетела из жизни художника радостно щебечущая ласточка, а в жизни Непомуцена Любиньского наступила решительная перемена. Издатель выбросил его двухтомную повесть на книжный рынок огромным тиражом, редакции женских и детских журналов, а также автор были засыпаны лавиной писем от читателей, взволнованных приключениями маленькой «ласточки». Вскоре разошелся второй и третий тираж книжки. Непомуцен Мария Любиньски получил предложение сделать телесериал. О его повести и сериале дискутировали на малом экране наисерьезнейшие литературные критики и публицисты: «Может ли популярная книга быть одновременно хорошим произведением литературы?», Вытекает ли популярность повести из определенных психических запросов миллионов читателей и телезрителей?" В эти вечные и бесплодные диспуты со временем начал проникать голос резкий, как удар кнута. Это в далекой и богатой стране, где люди жили под тиранией психоаналитиков и психиатров, началась ожесточенная дискуссия о способах лечения человеческой души. Там задумывались, действительно ли одни люди, признанные здоровыми психически, имеют право другим, признанным ими больными, навязывать собственное видение мира. Этот вопрос, огромных размеров, открытый, как океан, несколько странно прозвучал в стране писателя Любиньского, где не было ни одного образованного психоаналитика, а психиатры принадлежали к профессии наиболее дефицитной и наиболее горячо разыскиваемой. В этих рассуждениях все не раз ссылались на повесть Любиньского, которая крепко утвердилась в общественном сознании, как пример дегуманизации медицины, спасительных результатов психотерапии доброго слова и нежного сердца. Непомуцен Любиньски, кроме гонораров и славы, снискал себе репутацию писателя, который умеет замечать наиважнейшие проблемы своей эпохи. Писатель обрел уверенность в себе и в личной жизни. Тогда он подал на развод с женой, и это совершилось не без уговоров одной молодой девушки, двадцатидвухлетней студентки, златовласой Эвы, которая казалась Любиньскому женщиной «полной крови». Издатели все чаще смотрели на Непомуцена с немым вопросом насчет его новой книжки. Тогда Любиньски вспомнил о доме бедного лесоруба, где его когда-то встретила счастливая судьба, и снова снял там комнату, на этот раз на раннюю золотую осень, которая золотой не была, потому что все время лил пронизывающе холодный дождь.
Из вечерних бесед с лесорубом Любиньски узнал о живущем в деревне враче. Был он родом из этой деревни и вернулся сюда, Когда его жена погибла в авиакатастрофе. С тех пор в родном доме он вел одинокую жизнь, наполненную трудом для добрых людей. К сожалению, холодный дождь спустя неполную неделю выгнал Любиньского из затерянной среди лесов и озер деревушки, он даже не успел лично познакомиться с тем врачом. Но ведь наиважнейшим делом было передать о человеке не действительную, а художественную правду. Может быть, сказалось и пребывание в снятой, плохо обставленной комнате (с начала развода Непомуцен ушел из дома), но выведенная в его новой повести фигура врача не вызвала энтузиазма у читателей и литературной критики. Этот врач слишком напоминал доктора Юдыма. Другой образ из повести – женщину «полной крови», которую врач встретил на своем пути и не мог с ней соединиться, потому что она была замужем, – оценивали как малоубедительный. Любовные сцены, представленные как короткие мгновения экстаза, описанные тонко и изысканно, были встречены с особой неприязнью, а один критик написал попросту, что «взрослый мужчина в книжке Любиньского любит, как школяр из лицея». Так – не без основания утверждал Любиньски – на этот раз его новая книга несколько разминулась с новыми интересами критики, ведь это было время, когда мощный энтузиазм вызывала литература латиноамериканская. Несмотря на это, по новой повести Любиньского тоже был снят телесериал, и он, как и любой из них, пользовался большим успехом, потому что публика обожает видеть любовь двоих людей в виде изысканной беготни по лугам, покрытым цветами. На счастье Любиньского, его художественная правда о жизни с женой сумела убедить суд, и он получил развод, теряя только квартиру, но оставляя за собой дешевый автомобиль, а также старательно разбросанные по сберегательным книжкам гонорары за два сериала и новую повесть. К сожалению, Любиньски и златовласая Эва, которая тем временем закончила учебу, были приговорены к скитаниям по снятым квартирам. Однажды Любиньски неосторожно рассказал златовласой Эве, что бедный лесоруб, живя у которого он нашел тему повести о «ласточке», говорил ему в свое время, что хочет продать дом за цену дешевой легковой машины, потому что ему предлагают работу в городе. «Купим этот дом, у тебя будет время, чтобы написать новую повесть. А потом с триумфом вернемся в столицу», – решила Эва.
Они поженились, купили дом в Скиролавках, обставили его, провели водопровод и канализацию, построили гараж с террасой. Может быть, со временем Любиньски действительно набрел бы на какую-нибудь интересную тему, но в его жизни случились события, которые потрясли основы его мировоззрения, привнесли в спокойный доселе и упорядоченный ход его мыслей хаос и даже страх. Сначала он познакомился с доктором Негловичем, с его образом мыслей и жизни, и с тех пор при воспоминании о своей давней повести про сельского лекаря он ощущал что-то вроде испуга. Одновременно жена его, златовласая Лорелея, как он называл ее в первые месяцы супружества, понемногу теряла надежду на то, что они покинут Скиролавки и вернутся в большой город, даже необязательно в столицу. А вместе с утратой надежды, которая бывает огромной силой, ее длинные и золотые волосы тоже начали как бы терять свой блеск, и, кроме того, ее стали посещать различные недомогания в половой сфере. Непомуцен Мария Любиньски посылал свою жену к врачам в столицу, но в конце концов пошел с ней в дом доктора на полуострове. Неглович осмотрел златовласую Эву и заявил, что причина всех недомоганий молодой женщины – длительный застой крови и отеки в области малого таза. Он честно сообщил, что лечение результатов болезни бывает малоэффективным, если не будут устранены причины. Любиньски – как мимолетная гроза, а она, Эва, – как цветок, который эта гроза только спрыскивает, почва же остается сухой, и цветок начинает увядать. Быть может, Любиньски – жеребец полной крови, а его жена – кобылица полной крови, но люди существенно отличаются от животных. А в наибольшей степени отличает самку человеческой породы от самок человекообразной обезьяны именно тот факт, что она переживает экстаз в интимном контакте с самцом человеческой породы. Если этого не происходит, человеческие особи – прежде всего женщины – начинают недомогать, а заболеваний этих бывает столько, что их и не выговорить на одном дыхании.
Поэтому надо лечить не только жену Любиньского, но и его самого, чтобы они вместе выработали собственную правду о себе. Для начала терапии он порекомендовал Любиньскому лекарства, которые могли бы притормозить темпы бурной страсти, а ей-то самое, что без всяких врачей, ведомая единственно женской интуицией, делала его предыдущая жена. И так писатель Любиньски снова был вынужден слушать учащенное дыхание второй жены, громкий вздох облегчения и тишину, которая потом наступала и приносила ей сон, а его снова несла к сферам дальним, однако менее идеальным, чем когда-то. В те ночи в писателе Любиньском пробуждались все большие сомнения в силе художественной правды и рождалась преогромная тоска по настоящей правде. В довершение всех бед Любиньски однажды выбрался в Барты на своей дешевой машине, а возвращаясь, был остановлен людьми в белых халатах, которые спрашивали его, не видел ли он тринадцатилетней девочки, которая сбежала из госпиталя. «Все время у вас убегают», – буркнул разозленный писатель. «Да, – согласился с ним врач, – особенно новенькие. Сбежать от нас легко, потому что госпиталь не огорожен, в окнах нет решеток, и мы не закрываем двери на ключ». Любиньски тронулся в путь, но не отъехал и двух километров, как увидел идущую краем шоссе девушку, одетую в полосатую больничную пижаму. Его поразил ее большой рост, бесформенные очертания тела, странная походка – будто бы не девушка шла, а какой-то замороженный великан. А когда он подъехал ближе, то увидел лицо набрякшее, изуродованное отсутствием человеческого выражения, услышал издевательский смешок, вырывающийся из ее губ. Это лицо, этот смешок – все было как из страшного сна. Он притормозил машину, опустил стекло и спросил девочку, не подвезти ли ее. В ответ он услышал непонятное бормотание, смешанное с хихиканьем, не понял ни одного слова на странном языке, но она все же вроде его поняла, потому что села в его машину. И тогда писатель Любиньски заблокировал дверки машины, развернулся на шоссе и отвез девочку к тому месту, где встретил людей в белых халатах. Позже он снова возвращался домой через лес и в какой-то момент свернул на боковую дорогу, остановил машину и, склонив лицо к рулю, громко заплакал и над этой девочкой, и над собой. Целительный это был плач. Домой он вернулся более сильным и в тот вечер растопил камин авторскими экземплярами «Пока не улетели ласточки».
