Збигнев Ненацки - Раз год в Скиролавках
В хлеву было тепло, тихо, на чердачке с сеном шмыгали мыши, шелестели сухими стеблями травы и тихонько попискивали, да черная корова влажными ноздрями дышала в пустую кормушку и поворачивала голову к отягощающему, ее большому, как дыня, вымени. Вместе с рассветом и все более громким гомоном кур в проволочной клетке в хлев входила Юстына в коричневом кожухе, наброшенном на ночную рубашку, с пустым ведерком в руке. Это ведро она сначала отставляла на цементную лавку под окном, потом становилась нараскоряку, раздвигала полы кожуха и, задрав рубаху, с любопытством смотрела, как между ее белыми бедрами летит вниз струя дымящейся урины. Потом отыскивала треногий стульчик под кормушкой, брала ведерко с лавки и усаживалась возле круглого вымени. От нежных прикосновений ее пальцев желтоватые и липкие соски громко и сильно брызгали молоком в ведро. И тогда Юстына поглядывала вверх, высматривая на балке петуха с красным, как кровь, гребнем. Набухшие соски брызгали молоком, послушные каждому прикосновению пальцев, а ее охватывало все большее желание, чтобы эта птица с балки вдруг слетела вниз и бросилась на нее с шумом крыльев, брызгая белым семенем и наполняя ее так же, как наполнялось ведро, которое она держала между коленями.
О превосходстве художественной правды над всеми другими правдамии о том,как писатель Любиньски искал полнокровную женщину
Непомуцен Мария Любиньски – не без оснований называемый писателем, так как его фамилия стояла на обложках уже шестнадцати повестей – когда был очень маленьким мальчиком, врал несколько больше, чем другие дети в его возрасте. «Мне кажется, что у него большая художественная фантазия», – осторожно заметил его отец, обычный профессор французской филологии одного из университетов. Мать маленького Непомуцена, преподавательница французского языка того же университета, в основном, соглашалась с мнением, которое имел о единственном сыне муж, однако ее немного раздражал тот факт, что Непомуцен к каждому совершенному проступку тут же приделывает огромный сценарий из фактов, которые как-то оправдывают его поступок, не совпадающий с пожеланиями родителей. «Он попросту интеллигентно врет», – иногда говорила она со злостью. Но для маленького Непомуцена шло в счет исключительно мнение отца, человека умного и всеми уважаемого, а значит, ложь в его глазах стала чем-то достойным восхищения. С тех пор он все чаще врал вполне осознанно и продуманно, потому что с малых лет хотел быть человеком, вызывающим восхищение. Потом взгляды Непомуцена Марии Любиньского на ложь становились все более широкими И глубокими. По мере того, как он приобретал жизненный опыт, он убеждался, что не только он, но и другие люди позволяют себе меньший или больший обман. Так, например, вероятно, все его одноклассники в лицее занимались онанизмом, но все же в этом не признавались, и даже горячо отрицали это, если даже возле застежки брюк у них были белые пятна от спермы. Ложь защищала молодого человека от ярлыка «грязный онанист», который щедро навешивали в товарищеских ссорах. Значит, обман мог уберечь человека от презрения со стороны других людей, таких же обманщиков; мог защитить от наказания или неприятных замечаний со стороны родителей, и кроме этого, обеспечивало человеческому существу роскошь небольшой личной свободы.
Достаточно было, например, сказать. родителям: «Я сегодня в плохом психическом состоянии», и тут же ты получал возможность валяться на диване, читать интересную книжку. Какая-либо попытка говорить правду, неудобную для окружения, встречала – а в этом Непомуцен убеждался неоднократно – непонимание и даже враждебность. Сказать учителю правду, что ты не сделал уроки, потому как попросту не хотелось, – это грозило репутацией наглеца и влекло за собой суровые последствия. Зато вранье, хоть какое, давало возможность уберечься от последствий лени. Вранье изысканное, интеллигентное, вмонтированное в соответствующий сценарий, могло даже придать врущему блеску. «Я не сделал вчера задания по математике, – объяснялся однажды в школе маленький Любиньски, потому что весь вчерашний вечер и почти всю ночь у меня были мысли о самоубийстве». Следующие три дня никто не выдергивал Непомуцена к доске, ни один учитель не проверял, сделал ли он уроки. Он, Непомуцен, стал предметом всеобщей заботы и интереса всего класса, а одна очень хорошенькая •девочка с третьей парты, которая до тех пор никогда не обращала на него внимания, на этот раз согласилась прийти на свидание после уроков. Дома его тоже окружали особой заботой, и он мог вволю валяться на диване, читать любимые книжки, делать то, что хотел. Это было время настолько приятное, что Непомуцен сам поверил в то, что у него действительно появлялась мысль о самоубийстве. С тех пор его взгляды на ложь уже имели под собой почву. Она была для людей чем-то неизбежным. Общество ожидало от человека лжи красивой, хорошо мотивированной, умной, находящейся в гармонии с ложью других людей и отвечающей их представлениям о правде. Так, например, когда отец Непомуцена в своем научном труде обнаружил, что в книжках французских писателей много неточностей, критики атаковали его, утверждая, что он – узкий и ограниченный ученый, который не понимает, что существует художественная правда. Неудача отца стала со временем триумфом философии сына.
Молодой Непомуцен понял в свое время: даже самая невероятная ложь может снискать себе общественное признание, если дотянет до ранга художественной правды. Если Непомуцен .пробовал склонить девушку к большей доверительности и говорил, что любит ее, то добивался своего без труда. Хоть девушка и так знала, что он ее не любит. Важно было, чтобы его ложь позволила ей оправдаться перед самой собой. Впрочем, факт, верила .ли девушка или нет в преподнесенную ей ложь о любви, зависел единственно оттого, каким образом ее обманули, а это значит – получила ли ложь соответствующую оправу, содержала ли она необходимое количество метафор, совершен ли был ряд надлежащим образом подобранных поступков, уложенных в соответствующем порядке, а значит, имела ли ложь ранг художественной правды. По существу, художественная правда всегда одерживала победу над действительностью, и даже последний преступник мог рассчитывать на снисходительность общественного мнения, если доводил до сознания масс цветистую и всесторонне продуманную собственную версию событий. Разве симпатия людей не была на стороне Раскольникова, хотя он жестоко убил двух беззащитных женщин – потому что Достоевский дал художественную правду, которая отодвинула в сторону два окровавленных тела, а на первый план вывела переживания убийцы. Разве художественная правда книги «Преступление и наказание» не вызывала у читающего мысль, что, по сути дела, самую лучшую художественную правду создает писатель, в суде – интеллигентный адвокат, а в повседневной жизни – каждый человек в меру своего таланта и образования. В окружающей Непомуцена действительности всегда одерживал верх тот, кто умел склонить других людей к своей художественной правде.
Это на собственной шкуре почувствовала первая жена писателя, который силой судебного решения оставил ее почти без средств к существованию, и все потому, что он представил суду достойную внимания и цветистую художественную правду о трагедии, какой было для него это супружество. Судьи и публика в зале, а также жена Любиньского узнали, что даже в минуты наиболее интимные он чувствовал себя растоптанным и униженным ею, а каждый стакан чаю, который она подавала ему в постель, напоминал ему цикуту и был еще одним звеном в цепи беспрестанных унижений, потому что, когда она ставила стакан на столик возле кровати, у нее на губах была улыбка, которую он воспринимал как презрительную и высокомерную. В жизни, так же как в литературном произведении, такие факты действительно никогда не подаются на суд людей без комментария, голые и беззащитные, а всегда помещаются в какой-либо сценарий, разрисовываются соответствующими красками, которые мы широко называем социальным контекстом. Осуждение обнаженного факта оскорбляет справедливость. Ни один человек, а тем более суд не приговорит другого человека только на основании фактов. Понимаемая так гуманность и гуманитарность дает огромное поле для маневра художественной правде, что молодой Непомуцен понял достаточно рано и сделал из этого соответствующие выводы.
Выпускник средней школы Любиньски обладал редким в этом возрасте вполне сформировавшимся собственным мировоззрениям, а кроме того, проявил основывающийся на достаточно глубоком знакомстве с французской культурой многообещающий талант литератора. В возрасте девятнадцати лет он опубликовал в ведущем литературном журнале три стихотворения о любви, которые вызвали определенный интерес у любителей литературы, но были раскритикованы его отцом. «Не понимаю, сынок, – сказал ему отец, прочитав те стихи, – почему ты написал, что слепнешь от блеска волос любимой девушки? Ничего хорошего, если молодой человек слепнет по такой причине. Упомянул ты и о том, что „сомневаешься в Бога“. Разве тебя не учили, что в Бога верят, а Сомневаются в Боге?» После такой критики, а может, прежде всего потому, что художественная правда этих стихов пробуждала чувство неудовлетворенности у самого автора – ведь он и сам не хотел бы ослепнуть от красоты женских волос, – молодой Непомуцен навсегда забросил поэзию, поступил на философский факультет и решил пробовать силы в прозе. Однако, если задуматься: почему, приближаясь к сорока годам, пережив много горьких и сладких событий, он распробовал «Семантические письма» Готтлоба Фреге, то, без всяких сомнений, праисточник его интереса надо было искать в памятной критике его стихов, высказанной отцом.
