Збигнев Ненацки - Раз год в Скиролавках
В двадцать пять лет, получив диплом философа, Непомуцен Любиньски опубликовал в провинциальном издательстве тощий томик рассказов, содержащих неуловимые и очень тонкие впечатления от различных моментов, которые переживает молодой мужчина, когда имеет дело с молодой женщиной. Томик понравился читателям, хоть критика не проявила слишком большого энтузиазма, впрочем, надо упомянуть, что тот томик получил только четыре рецензии, да и те в провинциальной прессе. Непомуцен вскоре нашел работу редактора в том же провинциальном издательстве и три следующих года имел дело больше с чужими текстами, чем с собственными. Фотография на краешке суперобложки первой книжки увековечила его лицо и фигуру тех лет – высокого, плечистого блондина с большой копной светлых волос, с тонкими чертами лица и мечтательным взглядом голубых глаз. Мужчина с такой красотой, если он к тому же еще смиряется с существованием художественной правды и способен сотворить такую правду, сводит к нулю колебания и упорство женщин. Непомуцен Мария Любиньски не мог пожаловаться на недостаток успеха у девушек, однако по мере того, как рос его опыт и увеличивалось количество наблюдений, он убедился в том, что молодые женщины с гораздо большим энтузиазмом раздевались для него в первый раз, чем во второй, третий или четвертый. Спустя какое-то время они предпочитали даже художественную правду об их взаимном контакте, но не действительный контакт, что пробуждало в нем чувство вины. Сознание собственной неполноценности и чувство вины Непомуцен старался компенсировать все более цветистой и совершенной художественной правдой о своих контактах с женщинами. Один раз он забрел так далеко в эту правду, рассказывал о ней с таким мастерством, что в нее поверила не только молодая женщина по имени Гражина, фармацевт, но и он сам – так же, как в школьные годы поддался собственной фантазии, будто у него и в самом деле были мысли о самоубийстве. На этой-то Гражине он и женился и какое-то время с ней жил.
В своем дебютантском томике рассказов любовь и близость двоих людей Непомуцен Любиньски обычно представлял как бурный, похожий на грозу с молниями, короткий спазм наслаждения и экстаза, так он это и переживал; быть может, похожие ощущения были и у его жены в начале супружества. Однако спустя какое-то время она начала требовать от него процедур менее бурных, но зато значительно более продолжительных. Это привело к многочисленным конфликтам между ними, пока не получило в меру счастливый эпилог в виде компромисса: он входил в нее как непродолжительная буря, а она потом около четверти часа удовлетворяла себя сама, лежа у него под боком. Для окружения они продолжали оставаться парой счастливой и совместимой, потому что оба они культивировали принятую окружением художественную правду о своем супружестве. Однако с течением времени эта правда начала тут и там лопаться, потому что Непомуцен Мария Любиньски обладал слишком впечатлительной и богатой психикой, чтобы, лежа возле своей жены и слушая ее все более быстрое дыхание, заканчивающееся глубоким вздохом облегчения, не чувствовать чего-то вроде презрения к себе, а так как трудно долго жить с таким чувством, вскоре в нем начало нарастать презрение и ненависть к жене, а также – и это тоже не без значения – что-то вроде отвращения к ее ночным занятиям. В результате жена перестала его возбуждать и притягивать, он был уже не способен даже на тот бурный, как гроза, спазм наслаждения. Каждую ночь он чувствовал сотрясение кровати, слышал учащенное женское дыхание, потом громкий вздох облегчения, потом спокойное дыхание засыпающей жены, и, не в силах заснуть, так как никакого облегчения он не получал, страдал и улетал мыслями в сферы идеальные и надчувственные. Силой своего воображения он создавал о себе и о несуществующих людях цветистые и хорошо скомпонованные художественные правды. Действительно ли никогда ему не приходило в голову, что надо искать выяснения переживаемых трудностей за пределами интуиции, воображения, литературы? Да, были у него такие мысли, но ничто не говорило ему со всей решительностью, что это верная дорога. Ведь он был воспитан на французской литературе, где интеллектуальность и «рацио» праздновали свой безусловный триумф, а романтизм был только одним из многочисленных художественных течений; однако он дышал воздухом и жил в климате региона, в котором вера и чувство все еще значили больше всего, где преобладал литературный оккультизм; серьезнейшие же критики утверждали, не без доли правды, конечно, что при огромном развитии самых разных отраслей науки писатель не в состоянии охватить своим разумом всех достижений науки и должен руководствоваться только собственной интуицией. Томас Манн должен был быть последним и действительно был последним художником, который мог примирить писательское представление о человеке с современной ему наукой об этом предмете. Знания о разнице между полами, впрочем, не выходили у Любиньского за границы некоторых утверждений Отто Вайнингера, предвоенное издание которого он нашел в библиотеке своего отца и прочитал в возрасте семнадцати лет. Уже тогда, с трудом продираясь через внушительный том этого молодого и очень неуравновешенного автора, Любиньски сознавал, что эта книжка содержит столько же любопытных наблюдений, сколько и поспешных выводов. Однако, когда во взрослой жизни его сразили трудности и он начал мысленно возвращаться к своему юношескому чтению, которое когда-то давало ему ощущение психического равновесия, эти утверждения предстали перед ним с новой силой. Разве в самом деле в окружающей Непомуцена действительности все живые существа не стремились к взаимному пополнению и дополнению? Поэтому особа мужского пола, называемая у Вайнингера «мужчина полной крови», должна желать слиться с такой же самой совершенной и «полнокровной» женщиной, единственной целью которой становилось получение от мужчины его семени. Женщина же, ожидающая в контакте с мужчиной чего-то большего, уже в силу этого не могла быть женщиной «полнокровной», а оставалась существом, обладающим скорее мужскими, чем женскими качествами. Так, значит, жена Любиньского, Гражина, не была «полнокровной» женщиной, потому что желала получить в контакте с ним и то, что должно было отличать только мужчину. По мнению Вайнингера, единственными женщинами «полной крови» оставались проститутки и женщины-матери, между которыми он не видел особой разницы и даже этих последних осуждал более сурово. Как он писал, «мать даже хуже, потому что, добыв мужчину для своих детей, не печется больше ни о каком другом мужчине, в то время как проститутка не отказывается ни от одного мужчины на свете. Для абсолютной матери и абсолютной потаскухи извержение мужского семени является единственной целью, хотя первой необходимо оплодотворение, а другой – вознаграждение». Пользуясь этими поучениями, Непомуцен Мария Любиньски, мужчина «полной крови», начал искать своего дополнения в образе женщин «полной крови» среди потаскух, пребывающих в кафе изысканных отелей. С покорностью и самоотдачей принимали они от Непомуцена его семя, не ища ничего, кроме обычного в таких случаях гонорара. Но в один прекрасный день Непомуцен заразился болезнью, называемой деликатной, и на время излечения перешел на диван в другую комнату. Это уже навсегда освободило его от наблюдения за ночными занятиями его жены, тем самым позволило ему избегать чувства вины и, кроме того, восстановило уверенность в том, что он – настоящий мужчина, который по неосведомленности соединился супружескими узами с несовершенной женщиной. Следствием этих рассуждений был его проведенный в одиночку отпуск в маленькой, затерянной среди лесов и озер деревушке. Здесь-то, когда он однажды проезжал на своем автомобиле через дремучие леса, в жарком августе, возле городка под названием Барты, его остановили на шоссе трое людей, одетых в белые халаты. Это были санитары из укрытого в лесу маленького психиатрического госпиталя для детей. У них убежала пациентка, тринадцатилетняя девочка, и ее поспешно искали, опасаясь, как бы она не потерялась где-нибудь в лесу. Любиньски не видел беглянку и не мог сообщить санитарам никакой информации; в городке Барты он сделал покупки и вернулся в дом бедного лесоруба, где поселился. И тогда его посетило вдохновение.
Ему казалось, что он действует как во сне, ведомый какой-то могущественной силой. Она велела ему сесть за стол на втором этаже деревенского дома и писать, без передышки писать. О златовласой тринадцатилетней девочке и ее потрясающих переживаниях, связанных с трагической смертью родителей и пребыванием в детском доме, где она начала вступать в конфликты с учителями и окружением. Она попала в руки психолога, а потом психиатра и наконец Оказалась в детской больнице, откуда сбежала в дремучий лес. Так заканчивался первый том повести, которую Непомуцен Мария Любиньски назвал «Пока не улетели ласточки» и привез домой из трудового отпуска. А тремя месяцами позже, уже в городе, он закончил работу над томом вторые, и последним. Это была история приближающегося к своему сорокалетию художника-пейзажиста, который, расставшись с неверной женой и враждебным ему окружением, навсегда осел в деревне, на краю большого леса. Однажды в старом сарае он нашел тринадцатилетнюю девочку, грязную, недоверчивую, дикую. Он слышал, что такая девочка убежала из больницы неподалеку, видел погоню и прочесывание леса людьми в белых халатах. Но как впечатлительный художник, который сам схоронился в диких краях от человеческой жестокости и бездушия, он почувствовал в этой беззащитной девочке существо, тоже обиженное судьбой и непонятое. Тогда художник спрятал у себя беглянку, и она по мере того, как находила у него покой и доброжелательность, а также и то, что люди называют сердцем, в прекраснейшем окружении леса и озера, в простой и суровой жизни, утратила свою дикость и недоверчивость, к ней вернулось психическое равновесие, а вместе с ним – чувство счастья и радости. Но однажды в доме художника появились люди в белых халатах и забрали тринадцатилетнюю девочку, художника же ждал суд за укрытие психически больного ребенка.
