Дэвид Лодж - МИР ТЕСЕН

— Анжелика! — в горькой тоске крикнул Перс, обращаясь к равнодушному городу. — Анжелика! Где ты?

2

А в это время Моррис Цапп тихо коротал вечер в компании Хилари Лоу. Филипп в корпусе Мартино гулял на средневековом банкете, двое старших детей Лоу разъехались на учебу по колледжам, а младший, Мэтью, ушел играть на ритм-гитаре в школьной рок-группе.

— Представляешь, — вздохнув, сказала Хилари, когда за ним захлопнулась дверь, — у них в классечетырерок-группы и ни одного дискуссионного клуба. Не знаю, что будет с нашим образованием. Но ты, Моррис, кажется, такие вещи одобряешь. Я помню, тебе нравилась эта жуткая музыка.

— Но только не панк-рок, Хилари, которым, похоже, увлекается твой сын.

— А по мне это все одно и то же.

Ужинали они на кухне, которую, с тех пор как Моррис был здесь в последний раз, расширили и, не скупясь на средства, отремонтировали. По стенам висели фанерованные тиком шкафы, плита была многоярусная, а пол выложен плиткой из прессованной пробки. Хилари вкусно приготовила запеченное в перце мясо с молодым картофелем, а на десерт подала один из своих бесподобных пудингов, в котором фруктовая начинка выглядывала из-под воздушного бисквита с золотистой растрескавшейся корочкой.

— Хилари, ты стала готовить еще лучше, чем десять лет назад, я не преувеличиваю, — сказал Моррис, приканчивая вторую порцию пудинга.

Она подвинула ему кусок выдержанного французского сыра «бри».

— Похоже, еда для меня — одно из немногих оставшихся удовольствий, — сказала она. — Что губительно отразилось на моей фигуре, как ты сам видишь. Подливай себе вина.

Бутылка была вторая по счету.

— Да ты в отличной форме, Хилари, — сказал Моррис, хотя это было не так. Ее отвисшей тяжелой груди не помешал бы прочный старомодный лифчик, а на талии и бедрах отложились валики жира. Тусклые темные волосы, пронизанные седыми нитями, были убраны в пучок, который ничуть не скрывал морщины на лице и расширенные кровеносные сосуды. — Тебе надо бегать по утрам, — сказал он.

Хилари насмешливо фыркнула:

— Мэтью говорит, что если я побегу, то буду похожа на бланманже в панике.

— Как ему не стыдно!

— Непросто быть одной против двух мужчин в доме. Они всегда заодно. Когда здесь была Аманда, мне было полегче. Ну, а что твоя семья, Моррис? Что поделывает?

— Близнецы осенью пойдут в университет. Разумеется, платить за них буду я, хотя у Дезире с ее гонорарами денег куры не клюют. Меня это просто бесит, но ее адвокаты связали меня по рукам и ногам, о чем она всегда и мечтала.

— А чем занята Дезире?

— Насколько мне известно, пытается закончить свою вторую книгу. После выхода первой прошло уже пять лет, и, по-моему, у нее там что-то заклинило. И поделом — нечего было выжимать из меня все до последнего цента.

— Ее книгу я читала, только вот названия не помню.

— «Критические дни». Недурно, да? Замужество как нескончаемое страдание. В мягкой обложке напечатали полтора миллиона. А как тебе ее книга?

— Ты скажи сначала как тебе, Моррис?

— Ты спрашиваешь, потому что муж в ней — чудовище, каких свет не видывал? А мне это даже понравилось. Ты и представить себе не можешь, сколько женщин стало набиваться мне в жены после выхода книги. Наверное, захотели испытать на себе, что такое свинский мужской шовинизм, пока экземпляры этой породы не вывелись.

— И ты уважил желающих?

— Нет, блудить я давно перестал. Пришел к выводу, что секс — это сублимация потребности в трудовой деятельности. — Хилари хохотнула. Воодушевившись, Моррис пояснил:- Вот в девятнадцатом веке были верные приоритеты. Чего все действительно жаждали, так это власти, и добивались ее усердным трудом. Теперь же, когда я оглядываюсь на своих коллег, что я вижу? Все как сумасшедшие трахают студенток или друг друга, браки распадаются, не успеешь и глазом моргнуть, а счастливых лиц что-то не видно. Так и кажется, что все предпочли бы заняться делом, хотя стыдятся это признать.

— Возможно, и у Филиппа те же проблемы, — сказала Хилари. — А может быть, и нет.

— У Филиппа? Уж не хочешь ли ты сказать, что он тебе изменяет?

— Нет, ничего серьезного не было, насколько мне известно. Но у него явная слабость к хорошеньким студенткам. И они к нему тоже неравнодушны. Даже не знаю почему.

— Потому что у него власть, Хилари. От одной этой мысли у них мокнут штанишки. Могу поспорить, что это началось, когда он стал завкафедрой, верно?

— Пожалуй, да, — согласилась Хилари.

— А как ты об этом узнала?

— Одна из студенток пыталась шантажировать кафедру. Сейчас я тебе покажу.

Хилари открыла ключом бювар, вынула оттуда ксерокопию экзаменационной работы, протянула ее Моррису, и тот стал читать: «Вопрос № 5. Какими средствами пытается Мильтон „оправдать пути Творца перед тварью" в „Потерянном рае"?» — Плохого студента сразу видно, — заметил Моррис. — Сначала он полностью переписывает вопрос, а затем берет линейку и подчеркивает его.

Я думаю, что Мильтон очень хорошо смог оправдать пути Творца, показав, насколько ужасен Сатана, хотя Шелли заметил, что Мильтон, сам того не зная, тоже на стороне Сатаны. С другой стороны, едва ли возможно оправдать пути Творца перед тварью, потому что даже если вы верите в Бога, то он все равно сделает все, что ему захочется, а если не верите, то какой смысл оправдывать его дела? «Потерянный рай» — это эпическая поэма, написанная белым стихом, и это еще один способ оправдать пути Творца, потому что если бы она была в рифму, то казалась бы слишком надуманной. Мой научный руководитель, профессор Лоу, в феврале совратил меня у себя в кабинете, и если я не сдам этого экзамена, то всем об этом расскажу. Джон Мильтон — величайший английский поэт после Шекспира Он знал много языков и чуть не написал «Потерянный рай» на латыни, но тогда в наши дни поэму никто бы не смог прочесть. Он запер дверь и повалил меня на пол, чтобы не было видно в окно. Я сильно стукнулась головой о мусорную корзину. Он также думал написать эпическую поэму о короле Артуре и рыцарях Круглого стола, и жаль, что не написал, потому что эта история была бы поинтересней.

— Откуда у тебя это? — спросил Моррис, пробежав глазами бумагу.

— Мне ее переслал кто-то из сотрудников кафедры, не назвав себя. Подозреваю, что это был Руперт Сатклиф. Он первым проверял работу. Это была сентябрьская пересдача года два назад, в июньскую же сессию девица экзамен завалила. Сатклиф и другие с кафедры, из тех, что постарше, потребовали от Филиппа ответа.

— И что?

— Ну, он признал, что употребил студентку у себя в кабинете на ковре, как она и сказала, — на том самом симпатичном индийском коврике, в котором ты прожег дыру сигарой, помнишь? — Тон голоса Хилари был обычным и даже беззаботным, хотя Моррису показалось, что в нем затаилась обида. — Только он заявил, что этоонаего соблазнила — начала во время консультации расстегивать блузку. Как будто он не мог ей сказать, чтобы она застегнулась. К счастью, дело дальше не пошло. Студентка вскоре покинула университет и уехала с родителями за границу.

— И это все?

— Что ты имеешь в виду?

— Это единственный раз, когда Филипп тебе изменил?

— Откуда мне знать? Это был единственный раз, когда его застукали. Однако никто из тех, с кем я говорила об этом, особого удивления не выразил. И когда я бываю на кафедральных сборищах, на меня поглядывают не иначе как с жалостью.

Они немного помолчали. Затем Моррис сказал:

— Хилари, уж не хочешь ли ты мне сказать, что ты несчастлива?

— Наверное, так оно и есть.

После еще одной недолгой паузы Моррис продолжил: — Если бы на моем месте сидела Дезире, она бы тебе велела забыть о Филиппе и заняться собственной жизнью. Найти себе работу, найти себе мужчину.

— Слишком поздно.

— Никогда не бывает слишком поздно.

— Несколько лет назад я окончила курсы школьных преподавателей, но сразу после этого из-за падения рождаемости школы стали закрываться. Так что с работой плохо. У меня есть кое-какие часы в заочном университете, но это не карьера. А что до любовников, то тут уж я действительно опоздала. Ты был моим первым и последним, Моррис.

— Да ну, — тихонько сказал он.

— Ты только не беспокойся, я не собираюсь тащить тебя в спальню, чтобы тряхнуть стариной.

— Очень жаль, — галантно, но с облегчением сказал Моррис.

— Кстати, Филипп скоро вернется… Нет, десять лет назад я сама заварила эту кашу, теперь сама должна и есть ее, холодную и невкусную…

— О чем это ты?

— Ну, помнишь, когда мы вчетвером завели эти шашни… Филипп хотел со мной расстаться, но я умоляла его не уходить, попытаться спасти брак, вернуться к тем временам, когда мы были более или менее благополучной парой. Я проявила слабость. Скажи я ему: ну и черт с тобой, делай что хочешь, — уверена, не прошло бы и года, и он приполз бы ко мне поджав хвост. Но поскольку япросилаего вернуться и не выдвигала никаких условий, то теперь сама все и расхлебываю.