Артур Гафуров - Учитель Истории
— Если б мишки были пчелами…
Спускался так, словно наверху и вправду покачивался огромный улей, населенный разъяренными представителями семейства перепончатокрылых — то есть, споро, решительно и не задерживаясь на перекуры. Вниз старался не смотреть. На последних метрах чуть не приключился конфуз: чересчур тонкая сосновая ветка обломилась под моей тяжестью, и я, как заправский Винни Пух, кубарем полетел в снег. Обошлось парой крепких выражений, поднялся почти сразу же. Теперь бегом, бегом! Ох, опять бежать…
Сколько времени прошло с тех пор, как закончилось совещание в командирском гроте, и Елизаров, прихватив Женю, отправился добывать оставшиеся сокровища? Полчаса, максимум, минут сорок. Тогда какого черта они делают здесь, в лесу, если должны были идти в деревню? Что-то изменилось? Видимо, да, и сейчас мы выясним, что именно.
— Стоять!
Они обернулись, и в ту же секунду я выстрелил. Пуля попала в одного из громобоев — тот рухнул безвольным кулем, обагряя снег своей кровью. Сейчас не до морализма: сразу троих противников я на мушке не удержу. Двоих — еще можно.
— Вот как…
На лице лидера громобоев ни тени испуга. Он понял, что проиграл, и понял это даже раньше меня. Дистанция десять шагов — они только-то вышли на речной лед, чесали так резво, что даже по сторонам не смотрели. И подпустили врага на «пистолетную» дистанцию.
— Оружие на землю, — скомандовал я. — Всё на землю. Медленно.
Второй уцелевший подручный Гелика вопросительно посмотрел на командира, словно испрашивая разрешения, но, не дождавшись вразумительного ответа, предпочел подчиниться. Сам Елизаров тоже не возникал: жизнь дороже. Автоматы Калашникова легли на припорошенный снегом лед, следом опустились пояса с патронташами и рюкзаки. К одному из которых был приторочен большой, обмотанный ветошью сверток.
— Отлично. Теперь делаете четыре шага вправо и ложитесь следом. Лицом вниз. Женя, забери их оружие. Обойди сбоку, не вставай на линию огня… Женя? Что с тобой?
Вдруг что-то пошло не так. Мельком взглянув на лицо своего недавнего соратника, я увидел, что тот явно не в себе. При свете дня он мог напугать кого угодно: в изорванной в клочья и частично обугленной одежде, с обожженной левой частью лица, безжизненно повисшей рукой… Но меня напугал вовсе не его внешний вид, а то, каким взглядом посмотрел он на меня. Это не был взгляд нормального человека. Да в нем вообще не было ничего человеческого! Я отвел глаза и тут же заметил, что Гелик не ложится, а, полуприсев на одно колено, внимательно наблюдает за происходящим.
Вместо того, чтобы выполнить мое распоряжение, учитель, ничего не говоря, медленно направился в мою сторону.
— Женя… Женя, стой! Я буду стреля…
Он бросился на меня, словно зверь, как дикое животное. Повалил на землю, вцепился в ружье, попытался отобрать. Я отшвырнул его в сторону — я был сильнее, тяжелее и не искалечен — но в ту же секунду Гелик с подручным рванули к брошенным автоматам.
— Не двигаться! — еще два выстрела разорвали морозный воздух, и оба моих врага кубарем полетели обратно на лед, но не убитые и даже не раненые: я палил навскидку, не целясь. Тотчас сам вскочил на ноги, подбежал к ним, но запнулся о распластанное тело третьего громобоя, который, как я думал, уже отошел в мир иной. Конечно, грешно так говорить, но уж лучше бы и вправду отошел: выставленная им нога лишила меня равновесия, а вместе с тем — и всего остального. Настала моя очередь безвольной тушей распластаться на волжском льду. Падая, я успел заметить, как повторно поднялся Гелик. Это был конец. Я зажмурился и вспомнил Веру.
В спину уткнулось дуло автомата…
— Вставай. Вставай, живо! Смотри на своего кореша.
Сильный рывок вернул мне вертикальное положение. Я увидел перед собой обозленное лицо вожака громобоев. Взрослое не по годам — с заштопанным шрамом над скулой и сломанным носом — оно выражало усталость и обреченность. Похоже, сам Елизаров уже не верил в успех своего предприятия. И, может быть, даже жалел, что покинул своих, поддавшись на посулы Сизова. Так или иначе, по какой-то причине он не стал убивать меня, а вместо этого, схватив за шиворот, указал пальцем на середину реки.
— Видишь?
— Вижу, — подтвердил я, не понимая, зачем мне это показывают. — Он убегает.
Воспользовавшись нашей короткой схваткой, Женя со всех ног припустил на противоположный берег. Нас разделяло уже не менее сотни метров, он находился практически на середине реки. Молодой человек не думал о том, что запросто может поскользнуться, что в любой момент его может догнать пуля, или что за спиной остался друг. Он мчал также самозабвенно, как когда-то давным-давно — три дня назад — ехал рука об руку с самой красивой девушкой на свете. Он все делал самозабвенно, всю свою жизнь. Учился и учил, искал и находил, влюблялся и любил. Сумасшедший, не принятый нормальным миром, он был самым нормальным среди нас, даже сейчас, когда под гнетом всего пережитого, безумие окончательно взяло над ним верх. Он не стрелял, не дрался и не испытывал ненависти. Его душе было чуждо зло. Было… Но сейчас он не узнавал никого и ничего, и вряд ли узнал бы даже свою любимую, окажись она вдруг рядом.
— У него осталось ожерелье, — как бы между делом сообщил Гелик, потерявший, казалось, интерес ко всему происходящему. — Саблю он нам отдал.
На всех участников этой странной сцены вдруг накатило какое-то непонятное оцепенение. Друзья и враги, не сговариваясь, повернули головы в одном и том же направлении, их взгляды были устремлены на удалявшуюся человеческую фигуру.
И вдруг лед под Евгением проломился. Я смотрел во все глаза, но так и не увидел сам момент, когда это произошло. Просто человек был — и вдруг его не стало. Словно исчез, испарился. Ни крика, ни вздоха.
Ничего.
— На середине лед самый тонкий, — равнодушно заметил подручный Елизарова. — Стремнина, там течение сразу под полынью утаскивает. Я знал, что так и будет.
— Уходим, — вместо ответа тихо скомандовал Гелик, чуть слышно чертыхнувшись про себя.
Он так и не получил того, чего хотел. И теперь уже не получит.
— А этот? — подручный кивнул в мою сторону.
— Этот… — лидер громобоев призадумался. — Этот… Ты лучше помоги Михею. А я заберу саблю.
— Спасибо, — зачем-то сказал я, скорее механически, нежели осознанно.
В тот момент мне на самом деле было все равно.
Они появились быстро, буквально через четверть часа. Большой отряд, бойцов двадцать пять — тридцать, в зимнем камуфляже, с автоматами. Обступили одинокую человеческую фигуру, неподвижно лежавшую на заснеженном льду и тупо уставившуюся в серое, беспросветное небо.
— Они ушли туда, — неопределенный взмах рукой в сторону леса. — Трое. Один раненый. Остальные отходят к Сельцам. Понятия не имею, где это.
— Это же из тех двоих, кто был с Масленычем, — признали его. — Парнишка! Выбрался! Живой!
— Выбрался. Живой, — эхом повторил мужчина, которого назвали парнишкой.
Большая часть военных тут же пустилась в погоню за громобоями. Рядом с распластанной фигурой осталось лишь двое: оказать помощь, собрать валявшееся оружие и рюкзаки.
— А где твой друг? — спросили они.
— Друг… Ах, друг… Друг убежал, — ответил он извиняющимся тоном. — Насовсем убежал, представляете? Как кролик в норку. Оставил мне вот что.
Взору изумленных военных предстала древняя, почти истлевшая от времени тряпица, под которой угадывались причудливые переплетения линий и узоров — результат многодневной кропотливой работы безвестного константинопольского ювелира. Грустно звякнул потускневший металл.
— Ожерелье Евдокии Одоевской. Представляете, засунул мне его за пазуху, негодяй, — и, словно пытаясь подвести итог всему случившемуся, спасенный огорченно добавил. — Как-то глупо всё закончилось, правда?
Глава XLVII: Целую, Женя
«Дорогой Филипп!
Начну с главного: было безумно приятно получить от тебя письмо. Я боялась, после всего, что я наговорила тебе при последней нашей встрече, ты не захочешь со мной общаться. Очень рада, что это не так, и ты не держишь зла. За тот разговор мне до сих пор очень стыдно.
Жизнь в Младове потихоньку налаживается. Конечно, процесс над громобоями будет идти еще очень долго, но он по большей части проходит в Москве, и нас уже не сильно беспокоят. Правда, первое время от следователей прохода не было: все искали скрывшихся громобоев. Арестовали, не поверишь, почти триста человек, но потом почти всех отпустили. «Почти» — потому что кого-то, все-таки, нашли. Виноваты они или нет, будет решать суд. Но меня больше возмутил так называемый комитет громобойских матерей. Читал о таком? Это объединение родителей, чьих чад сейчас судят. Они в один голос утверждают, что это все провокация, власть лишь нашла козлов отпущения, и их мальчики ни в чем не виноваты. Показания сотен свидетелей для них — пустой звук. Мы с подругами слов не находим, чтобы выразить свое отношение к подобным людям. Раньше надо было о детях своих думать и уделять им должное внимание.
