Марк Твен - Отрывочные наброски праздного путешественника

Мы прошли мимо придорожной лавочки с надписью: „Нужен картофель“. Без сомнения, какой-нибудь невежественный иностранец: ему стоило отойти шагов на тридцать от дому, чтобы найти его сколько угодно.

На многих полях уже поспел ароу-рут. Бермуда имела большую выгоду от продажи этого продукта до тех пор, пока не вошло во всеобщее употребление огнестрельное оружие [3].

Остров невелик. Во внутренности его, где-то в одном месте, ехал перед нами человек на очень плохой лошади. Я сказал, что нам лучше было бы ехать за ним. Но кучер отвечал, что ему ехать недалеко. Я удивился, как он мог знать это, и ждал, что будет дальше. Человек свернул с дороги.

— Почему вы знали, что он свернет? — спросил я.

— Потому что я его знаю и знаю, где он живет.

Я насмешливо спросил его, знает ли он всех на острове. Он очень просто отвечал, что знает. Этот эпизод дает достаточное понятие о размерах страны.

В главной гостинице в Ст. Джордже молоденькая девушка с милым серьезным личиком объявила нам, что обеда мы не получим, так как нас не ожидали и ничего не приготовили. До обеда оставалось как раз час. Мы начали настаивать, она не уступала, мы умолкли — она оставалась ясна и спокойна. Гостиница не ожидала нашествия двух человек и нам, очевидно, приходилось вернуться домой, без обеда. Я сказал, что мы не особенно голодны, что с нас довольно кусочка рыбы. Юная девица отвечала, что сегодня на базаре не рыбный день. Дело начало принимать серьезный оборот; но тут пришел хозяин гостиницы и когда все было ему изложено, он любезно предложил нам разделить с ним его обед.

За столом мы слышали много занимательных рассказов о главной промышленности Ст. Джорджа — починке сломанных кораблей. Среди этих рассказов подали суп с каким-то особенным привкусом, по исследовании оказалось, что он был просто с перцем очень крепкого сорта, подали железного цыпленка, зажаренного восхитительно, но не так как следует. Печение не могло пронять его. Его бы недурно было, перед тем как жарить, протащить по кварцевой толчее и затем парить до следующего прихода. Мы много забавлялись по этому поводу, но не настолько напитались им, чтобы сказать, что победа осталась на нашей стороне. Не беда: нам дали еще картофелю и пирога и мы провели время весело и приятно. Затем мы побродили по Ст. Джорджу, очень хорошенькому городу с интересными, кривыми улицами, узкими кривыми переулками, с попадающимися кое-где пылинками. Здесь так же как и в Гамильтоне в окнах повешены венецианские жалюзи, очень остроумно устроенные. В окнах нет двустворчатых ставен, прикрепленных по бокам, а только одна широкая ставня, прикрепленная сверху. Вы толкаете ее снизу вверх с наружной стороны и прицепляете на какой вам угодно вышине, смотря по солнцу.

По всему острову виднеются большие, белые рубцы на горных откосах. Это углубления, из которых вынут коралл. Некоторые из них имеют четверть акра в ширину, это резервуары для дождевой воды, так как колодцев здесь мало, а источников и ключей нет совсем.

Говорят, что климат в Бермуде мягкий и ровный; снегу и льду не бывает совсем, и круглый год можно проходить в весеннем платье. Мы попали туда в начале мая; было уже восхитительное, вполне установившееся лето, с пламенным солнцем, позволявшим ходить в самой легкой одежде; дул постоянный северный ветер, так что мы совсем не страдали от жары. Часам к 4-м, к 5-ти термометр начинал падать и приходилось одеваться теплей. Я поехал в Ст. Джордж утром, одетый в самое тонкое полотно, и вернулся в пять часов вечера, в двух пальто. Говорят, что ночи здесь всегда свежие и сырые. У нас в квартире были гнезда москитов и его преподобие говорил, что москиты его сильно преследовали. Я часто слышал, как он хлопал и стукал этих воображаемых созданий с таким рвением, как будто они существовали на самом деле. В Бермуде нет москитов в мае.

Более семидесяти лет тому назад в Бермуде провел несколько месяцев поэт Томас Мур. Он был послан туда регистратором адмиралтейства. Я не вполне уясняю себе должность регистратора адмиралтейства в Бермуде, но думаю, что обязанности эти состояли в отчете об адмиралах, там рожденных. Я об этом справлюсь. В адмиралтействе дела оказалось немного, и Мур соскучился и уехал. На острове благоговейно хранится воспоминание о нем, составляющее одно из сокровищ острова. Я смутно догадывался, что это был кувшин, но мне двадцать два раза помешали осмотреть его. Впрочем, это не важно, так как оно оказалось лишь стулом.

В Бермуде есть несколько „достопримечательностей“, но их легко можно избежать. Это большое преимущество, которого нельзя найти в Европе. Бермуда это самый подходящий приют для усталого человека, туда действительно можно „сбежать“. Там нет тревог, глубокий и полный мир страны до мозга костей проникает человека и дает отдых его совести, хлороформирует целый легион невидимых маленьких дьяволов, которые вечно стараются намылить ему голову. Многие американцы едут туда в марте и остаются до тех пор, пока дома не окончится вся мерзость ранней весны.

Бермудцы надеются, в скором времени, установить телеграфное сообщение с остальным миром. Но, даже, когда им удастся завести у себя это проклятое учреждение, туда все-таки можно будет ездить отдыхать, так как там масса прелестных маленьких островков, разбросанных по закрытому морю, где можно жить в полной уверенности, что никто тебя не потревожит. Телеграфисту придется подплывать туда на лодке и легко можно будет убить его во время высадки.

Мы провели в Бермуде четыре дня: три ясных на воздухе и один дождливый в комнате, так как нам не удалось найти яхту для катания. Теперь наш отпуск кончился и мы опять сели на корабль и поплыли домой.

Между пассажирами был один худой и слабый неизлечимо-больной. Его усталый, страдальческий взгляд и печальный вид привлекали всеобщее участие и сострадание. Когда он говорил, что случалось очень редко, в его голосе слышалась какая-то особенная мягкость, которая делала всякого его другом.

На следующий вечер путешествия — мы все сидели в курительной каюте в то время — он понемножку вмешался в общий разговор. Слово за слово он впал в автобиографическое настроение и результатом был следующий оригинальный рассказ…

На вид мне лет шестьдесят и я кажусь женатым, но это только следствие моего болезненного состояния, так как в действительности я холост и мне только сорок один год. Вам трудно будет поверить, что я, представляющий из себя теперь только тень человека, два года тому назад был здоровым, дюжим детиной, человек стальной, настоящий атлет, а между чем это сущая правда. Но еще оригинальнее то обстоятельство, из-за которого я потерял здоровье. А потерял я его в одну зимнюю ночь, во время двухсотмильной поездки по железной дороге, помогая сберечь ящик с ружьями. Это совершенная истина и я расскажу вам в чем дело.

Я родом из Кливленда в Огайо. Однажды зимнею ночью, два года тому назад, я вернулся домой в страшную метель, как раз после сумерек. Первая вещь, которую я услышал, входя в дом, было известие, что мой дорогой товарищ и друг детства, Джон Гаккетт умер, накануне и что его последнее желание было, чтобы я перевез его тело к его бедным старым родителям, в Висконсин. Я был очень поражен и огорчен, но терять время в сожалениях было некогда, я должен был сейчас же отправляться. Я взял билетик с надписью: „Дьякон Леви Гаккетт, Вифлеем, Висконсин“ и поспешил на станцию, несмотря на страшную бурю. Прибыв туда, я разыскал описанный мне белый, сосновый ящик, прикрепил к нему записку гвоздями, посмотрел, как его в целости отнесли в багажный вагон, и затем побежал в буфет запастись сандвичами и сигарами. Вернувшись, я увидел, что мой ящик с гробом принесли и что вокруг него ходит какой-то молодой человек, рассматривает его с молотком, гвоздями и запиской в руках. Я был удивлен и озадачен. Он начал прибивать свой билетик, а я, в большом волнении, бросился в багажный вагон за объяснением. Но нет, ящик мой стоит на месте, его не трогали (дело в том, что я и не подозревал, какая произошла ошибка: я вез с собой ящик ружей, который этот молодой человек отправлял в Оружейное общество в Пеорию, в Иллинойс, а он захватил мой труп!» Как раз в эту минуту кондуктор крикнул: «Все по местам!» Я прыгнул в багажный вагон и комфортабельно уселся на тюке с ведрами. Багажный кондуктор был уже тут, за работой, полный человек, лет 50, с простым, честным, добродушным лицом и отпечатком свежести и бодрости на всей его особе.

Когда поезд уже тронулся, неизвестный человек впрыгнул в вагон и положил кулек очень старого и острого лимбургского сыру на мой ящик, то есть, я теперь знаю, что это был лимбургский сыр, а в то время, я еще во всю свою жизнь ни разу не слышал об этом продукте, а тем более не имел никакого понятия о его свойствах. Хорошо. Едем мы этой воробьиной ночью; буря бушует, мною овладевает уныние, сердце мое замирает, замирает, замирает… Старый кондуктор делает два, три коротких замечания относительно бури и вообще полярной погоды, пробует свои выдвижные двери, запирает их, закрывает окно, обходит кругом, поправляет все в вагоне, все время с самодовольным видом напевая: «Скоро, скоро, милый…» тихо и довольно фальшиво. Я сквозь морозный воздух начинаю чувствовать сквернейший и сильнейший запах. Это еще больше меня расстраивает, потому что я приписываю его моему бедному усопшему другу. Было что-то бесконечно горькое в этом трогательном бессловесном его напоминании о себе и трудно было удержаться от слез, кроме того я ужасно боялся, что кондуктор заметит его. Однако, он спокойно продолжал напевать, ничем не выражая, что замечает что-нибудь. За это я был ему очень благодарен. Благодарен, да, но далеко не спокоен. Я начинал чувствовать себя все хуже и хуже, так как запах усиливался с каждой минутой и все труднее становилось переносить его. Уставив вещи по своему вкусу, кондуктор достал дрова и жарко растопил печку. Это встревожило меня невыразимо, так как я не мог не сознавать, что это ошибка с его стороны. Я был уверен, что на моего бедного усопшего друга это произведет убийственное действие.