Лион Измайлов - Лион Измайлов

И вот выпущена программа, и в один прекрасный день звонит мне Петросян и говорит:

— Мы тут сделали хронометраж номеров. У вас с Валерой одна миниатюра — 1 минута 43 секунды, один монолог — 2 минуты 34 секунды и куплеты — 1 минута 46 секунд. Следовательно, вам причитается соответственно.

Я цифры сейчас ставлю от фонаря, но смысл остается тот же. Такого еще никогда не было. Я думал, мы, авторы, встретимся, все поделим между собой, договоримся, тем более что ясно было: они основные, а мы вспомогательные. Я спросил Петросяна:

— А Хайт знает про эти секунды?

— Конечно, — ответил Петросян.

Я позвонил Хайту.

— Аркадий, я сейчас говорил с Петросяном, и он сказал: такая миниатюра — столько-то секунд, такая — столько-то…

Хайт спросил:

— А что тебя не устраивает?

Я сказал:

— Если тебя, человека, с которого я брал пример, такой посекундный дележ устраивает, то нам с тобой больше говорить не о чем, — и положил трубку.

Петросян засуетился. Ведь я мог не подписать бумаги в ВААП, и пришлось бы все переделывать. Но я бумаги подписал и перестал общаться и с Хайтом, и с Левенбуком.

На Левенбука я обиделся тоже. Уж он-то, мой соавтор и учитель, должен был такого позорного дележа не допускать. Петросян меня в данной ситуации не волновал, хотя он потом говорил: «Зачем я полез в это дело? Пусть бы авторы сами делили свои авторские». Кстати, действительно не надо было ему лезть.

Я переживал всю эту ситуацию очень болезненно. Тем более что она наложилась на мои семейные обстоятельства. Мама умирала, я и так был в очень нервном состоянии. А тут еще и Хайт добавил Человек, которого я так любил, вдруг так со мной обошелся. Через некоторое время позвонил мне Петросян:

— Может, вам встретиться, поговорить?

Видно, Хайт его направил. Но я уже пошел вразнос и заявил:

— Ни видеть его не хочу, ни говорить.

Если бы он сам позвонил, объяснился, я бы, конечно, с ним поговорил, но он при своем самолюбии сделать этого не захотел.

И так вот несколько лет мы с ним не разговаривали.

Я написал Феликсу в Израиль письмо, где всю эту ситуацию изложил, на что Феликс ответил мне: «Ты же знаешь, на финишной прямой все решают секунды». Однако прямая была не финишная.

В тот период, когда мы не общались, Хайт, поругавшись с Хазановым, написал с Данелией сценарий фильма «Паспорт», за что и получил премию «Ника». Совсем перестал писать на эстраду. Написал пьесу для театра Образцова. Как говорил Владин, написал про себя. Там какой-то творческий человек решает работать не ради искусства, а ради денег и теряет талант. Спектакль шел довольно долго, но славы Хайту не принес.

В тот же период они с Левенбуком начали писать программу Петросяну, но тут их соперником оказался Задорнов, и его монологи получались лучше. Хайт, который уже занялся кино, стал пробуксовывать. Эстрада не любит, когда ей изменяют. К тому же на роль режиссера спектакля Петросяна претендовали Левенбук и Задорнов, и Петросян выбрал Задорнова. И тот, естественно, взял большую часть своих миниатюр. Хайту пришлось потесниться. Все вернулось на круги своя. НЛО, как говорили мы с Хазановым про Задорнова, сильно задвинул Хайта и Левенбука, и теперь секунды считались уже в его пользу.

Хайт совсем разошелся с Хазановым. Хазанов говорил мне:

— Он не может мне дать ничего нового. Я его перерос.

Думаю, это было не совсем так. Просто Хайт, как я уже говорил, занялся кино. Он рассчитывал там обосноваться, но в кино он как сценарист не был на таком уровне, как на эстраде. Там сильнее его были многие, а в эстраде никто. Но, видно, Хайту надоело быть зависимым от Хазанова и других артистов.

Интересно, что Хайт обычно ни с кем не доводил отношения до открытого разрыва. Вот только со мной так получилось. Обычно он оставлял отношения в подвешенном состоянии, чтобы всегда можно было их восстановить.

Он жутко обижался на Горина уже в 90-х годах, что тот, ведя передачу «Белый попутай», никогда его в эту передачу не приглашал. Понятно было, что Хайт рассказывал анекдоты лучше Горина, зачем же было Горину звать такого соперника. Хайт мне жаловался, даже бесился из-за этого, но самому Грише ни слова не говорил.

И вот 93-й год. В Москву приехал Феликс Камов с женой Тамарой. И Лариска Рубальская решила всех нас собрать и предложила поехать на вернисаж в Измайлово. Удивить хотела Феликса. Мы все поехали. И Хайт тоже. А я с ним даже не здоровался. И вот мы ходим вместе, где-то даже остаемся вдвоем, а я демонстративно от него отворачиваюсь. Вижу, что он хочет заговорить со мной, но все равно отворачиваюсь. Вскоре бродить среди этих вторичных товаров Феликсу надоело, и мы поехали домой к Лариске. Сели все за один стол, выпиваем, закусываем.

Перед обедом Феликс мне тихо так говорит:

— Ну, неудобно, что ты с ним даже словом не перемолвился.

Хайт сидит напротив меня, что-то рассказывает смешное. Не будешь же, как дурак, сидеть с серьезной миной. Я тоже смеюсь, раз смешно. Потом он с чем-то ко мне обратился, я ответил. Так вроде и разговаривать начали.

О том, что было, ни он, ни я не говорили. Через некоторое время он мне позвонил, мы стали общаться. Тех отношений, которые были у нас когда-то, теперь, конечно же, не было. Он стал несколько иным. Гордыни стало, как мне показалось, поменьше. Однако с Лариской Рубальской, которая когда-то была в него почти влюблена, у них отношения так и не восстановились.

— Ну да, — сказал он мне, комментируя ее популярность, — конечно, песни эти оставляют желать лучшего, однако их поют, и она популярна.

И еще как-то он выразился по поводу Лариски:

— Знаешь, она вполне может сказать мне: «Когда вы гуляли, мы вам не мешали, а теперь мы гуляем, и вы нам не мешайте».

Я вел тогда по московскому каналу передачу «Шут с нами» и пригласил Хайта.

Он, конечно, был интересен и искрометен по-прежнему. Но не удержался и сказал в эфир:

— Арканов зачем-то поет. Аркан, бросай ты это дело, ведь ты же писатель.

Я ничего не вырезал, так и оставил, предварительно спросив:

— Оставлять или нет?

— Оставляй, — сказал