Андрей Юревич - Психологи тоже шутят

Второй тип авансцены для политиков выглядит более культурно, чем войны, но тоже далек от современных, слишком завышенных, стандартов цивилизованности. Соответствующий вид политики принято сравнивать с битвами бульдогов под ковром. Он характерен для не слишком демократических стран, при этом больше озабоченных внутренними политическими проблемами, чем внешними.

Надо сказать, что в современном обществе почему-то сложился уничижительный образ этого вида политики как неправильного и мало артистичного, а соответствующая метафора, при всем уважении к животному миру, прямо-таки оскорбительна. На самом деле подковерная политика может быть вполне разумной и интеллигентной, а под ковром могут происходить не только битвы бульдогов. Кроме того, находящиеся там существа, в отличие от бульдогов, не беспорядочно грызут друг друга, а договоривают-ся, вступают в коалиции и к радикальным мерам прибегают только в исключительных случаях, когда уломать кого-либо более цивилизованными способами не удается. Да, иногда из-под ковра вылетает разорванное тело, но, во-первых, это происходит не так уж часто, во-вторых, бульдоги не выбрасывают своих погибших товарищей куда попало, а стремятся закопать их где-нибудь поблизости, причем с приличествующими их статусу почестями.

Но главное все же не это. В общем и целом все согласны с тем, что политика грязное дело, но при этом считают, что она должна быть публичной и прозрачной. Как совместить одно с другим, непонятно не только диалектикам, но и извращенцам. То есть зачем грязным делом заниматься открыто и прилюдно, выставляя грязь на всеобщее обозрение? А вот под ковром для этого самое подходящее место, даже если время от времени оттуда вылетает что-либо непотребное. Так что «подковерная» политика хотя и ассоциируется с недемократическими государствами, в действительности представляет собой наиболее приличный и чистоплотный способ политической деятельности, основанный на простом принципе культуры и гигиены: то, что принято делать в туалетах, естественно и нормально, но не надо выставлять это на всеобщее обозрение.

«Но как же зрители?» может спросить читатель, соблазненный аналогией политики и искусства, «Что же увидят они, и вообще зачем тогда нужен этот вид искусства?» Этот вопрос правомерен, и на него можно дать два дополняющих друг друга ответа. Во-первых, искусство бывает как массовым, так и камерным, предназначенным для небольшого количества посвященных, но из-за узости аудитории не перестающим быть искусством. Во-вторых, не надо думать, что актеры, живущие под «ковром», не являют себя зрителям. То, что происходит там, можно сравнить с репетициями, позволяющими определить, кто из них лучше подходит на ту или иную роль и как лучше ее сыграть. В результате этих репетиций готовятся хорошие спектакли, и нормальному зрителю их достаточно. Зачем ему видеть всю подноготную актерской жизни, зачем знать, как актеры относятся друг к другу, за что сняли главного режиссера и т. п.? Все это уже не искусство и интересно не зрителям, а разве что въедливым искусствоведам, т. е. только историкам и политологам.

И все же, несмотря на все эстетические и прочие преимущества «подковерной» политики, она вытесняется другой формой борьбы за власть, которую принято связывать с демократией. Назовем эту форму «ритуальной» в том смысле, что она требует от рвущегося к власти политика осуществления определенных ритуалов: выставления своей кандидатуры на выборах, сбора подписей, проведения избирательных кампаний и т. д.

Данная форма политики, несмотря на ее многочисленные пороки, считается наиболее совершенной и демократичной. Почему нетрудно понять. В условиях первой, наиболее воинственной, формы политикой могут заниматься лишь те, кто способен начинать войны короли, диктаторы и т. д., в условиях второй те, кому досталось заветное место под «ковром», а в условиях третьей кто попало. То есть данная форма политики наиболее общедоступна, а общедоступность часто путают с демократичностью. На самом же деле демократична она только по отношению к самим политикам, поскольку в ее условиях политиком может стать кто угодно, и количество политиков также не ограничено, как и количество политических партий, которое им разрешено создавать. Правда, кое-что она дает и всем прочим гражданам, не являющимся политиками. Во-первых, возможность наблюдать в качестве зрителей за миром большой политики, что некоторым, имеющим извращенные вкусы, нравится, как некоторым нравятся, например, фильмы ужасов. Во-вторых, иллюзию, будто и ты можешь стать большим политиком, основанную на очень характерном для демократических стран чувстве: «если может этот иди от, то смогу и я». В-третьих, и это, наверное, самое важное, иллюзию сопричастности политическому процессу.

То, что в условиях т. н. «демократии» демос на самом деле ничего не решает, известно со времен Сократа и Платона, хотя считается, что судьбу первого из них решил именно этот демос. Решают за демос, a у него создают иллюзию, будто от него что-то зависит. Всевозможные имиджмейкеры, политические консультанты, специалисты по ведению политических компаний, которыми, как коровы мухами, облеплены все современные политики, существуют именно для того, чтобы, во-первых, гнать демос в нужном политикам направлении, во-вторых, создавать у него иллюзию, будто направление определяет он сам. Здесь очень уместно процитировать одного классика политической мысли, который сказал: «истинные лидеры никогда не выбираются массами, а навязывают себя им». Демократические лидеры естественно, не исключение. Более того, подмечено и подсчитано, что, например, у американских президентов-демократов потребность во власти выражена сильнее, чем у президентов-республиканцев. То есть демократы это затаившиеся диктаторы, а внутри любого политика-демократа сидит потенциальный диктатор. И, чем дольше такой политик пребывает в демократическом обличье, тем больший диктаторский потенциал он накапливает и тем в более бесцеремонного диктатора превращается, прийдя к власти (за примерами далеко ходить не надо). А настроения масс во многом способствуют этому: исследования демонстрируют, что современный обыватель склонен поддерживать демократию в абстрактных, а не в конкретных ситуациях. То есть на словах он, как правило, за демократию, но, когда доходит до дела, обычно предпочитает недемократические решения и соответствующих политиков.

Тем не менее иллюзия свободы выбора очень важна для масс и, по-видимому, жизненно необходима современному человеку, ибо у него тоже существует потребность во власти. Будучи не в состоянии ее удовлетворить на деле, он удовлетворяет ее иллюзорно с помощью иллюзии, будто он влияет на приход к власти политиков. А иногда и начинает идентифицировать себя с ними, что является одной из разновидностей Стокгольмского синдрома идентификации заложников с теми, кто их захватывает. Таким образом, третья «ритуальная» форма политического процесса, не будучи ни более совершенной, ни более демократичной (по крайней мере, в отношении демоса) в сравнении с двумя другими, заметно выигрывает у них в психологическом отношении. В ее условиях потребность во власти удовлетворяют не только сами политики, но и те, кого они обмишуривают. Первые путем получения реальной власти, вторые посредством иллюзии сопричастности этому. И поэтому принято считать, что, хотя данная форма политического процесса полна изъянов, ничего лучшего человечество пока не придумало.

Обмишуренные, правда, после каждого очередного акта политического обмана видят, что их надули. Но, во-первых, подобно тому, как купленную вещь, за которую заплачены деньги, трудно тут же отправить в мусорную корзину, сообразив, что купил не то, так и политика, за которого проголосовал, трудно тут же забраковать, даже если видишь свою ошибку. В обоих случаях обманувшийся продолжает обманывать себя с помощью психологических механизмов, блестяще описанных Л. Фестингером. Во-вторых, иллюзия сопричастности политическому процессу тем и хороша, что она практически не разрушима: обманувшись однажды, дважды, трижды и т. д., все же веришь в то, что уж в следующий раз точно не ошибешься, и политический самообман продолжается бесконечно.

В науках о политике принято выделять три источника и три составные части последней. Во-первых, субъекта политического процесса, т. е. самих политиков, во-вторых, его объект, т. е. тех, кого политики охмуряют, скажем, от имени демократии, в третьих, сам политический процесс, т. е. процедуру охмурения. Естественно, главное в политике это ее субъект, т. е. сами политики. Но, говоря о политике, справедливости ради следует рассмотреть и ее объект, хотя, за исключением редких случаев, он имеет весьма второстепенное значение. Назовем объект политического охмурения не в обиду ему, а ради того, чтобы точнее отобразить его роль в политическом процессе, «политическими амебами» (ПА). Поведение ПА подчинено ряду простых закономерностей, которые, как и закономерности поведения всех простых организмов, настолько элементарны и немногочисленны, что их можно перечислить по пальцам. А учебники по политологии так толсты и серьезны на вид благодаря тому, что там речь идет, в основном, о самих политиках и о процессе охмурения ими ПА, а не о самих ПА. Ключевой закономерностью поведения последних служит аполитичность, т. е. отсутствие интереса к политике и неспособность в ней разобраться. И это в общем нормальное состояние простейших политических организмов, а их предельное возбуждение, приводящее к революциям и прочим катаклизмам, случается нечасто и относится к области патологии. Опросы показывают, что в современных странах очень интересующихся политикой от 9 % (Великобритания) до 24 % (США), в значительной мере интересующихся от 35 % (тоже Великобритания) до 45 % (опять США), мало интересующихся от 21 % (Германия) до 32 % (Великобритания), совсем не интересующихся от 9 % (США) до 24 % (снова Великобритания). То есть больше всего политикой интересуются в США, меньше всего в Великобритании, но во всех нормальных странах ею интересуется очень незначительный процент населения, что служит одним из главных показателей их «нормальности». А вот страны, где даже разводы между супругами нередко совершаются по политическим причинам, считать нормальными никак нельзя.