Владимир Болучевский - Двое из ларца
«Мать честная… – подумалось ему. – И чего они все русского мужика жизни учат? Он же вон аж куда дошел. И живет себе. И нужду любую превозмогал и превозмогает. Посредством двух струбцин и воронки».
Зябко поежился и быстро забрался обратно в кабину, плотно захлопнув дверь.
Константин уже раскладывал на сиденьи какие-то пластиковые коробки с жареным мясом и картошкой.
– А по пять капель с морозца? – Гурский вынул из своего пакета хлеб, ветчину и китайскую водку.
– Зря ты ее взял, – скептически взглянул на водку Костя. – Говно.
– Не будешь?
– Вот еще. Почему? Обязательно буду.
– Я просто такой не видел никогда. Чтобы в пакетиках.
– Экономят китаезы на таре. А водка – говно.
– Вот тут ты не прав. Водка бывает только двух видов: хорошая и очень хорошая.
– А паленая?
– Так это же и не водка уже, совершенно другой продукт. О нем и говорить нечего. А как же…
– Давай сюда, – Константин взял у Гурского полиэтиленовый водочный пакет, срезал ножом кусочек отходящей от него пластиковой трубочки и ловко налил в подставленный Александром граненый стакан.
– Ладно, – решительно сказал тот. – Я купил, первый и попробую.
– Не ссы. Она плохая, но не ядовитая. Ее уж столько выпито…
– Твое здоровье.
– Угу.
Гурский хлопнул водки, задумался оценивающе и передал стакан Константину.
– Держи, я налью. И ничего особенного, водка как водка. Привкус, правда, какой-то…
– Мясо бери.
– Ага. А как ее закрыть-то теперь, чтоб не пролилась?
– А зачем закрывать? – искренне удивился Константин. – Допьем и выбросим.
Они поели, выкурили по сигарете, и опять грузовик покатил по бесконечной, казалось, дороге, ведущей к устью Амура. Гурский дремал.
Еще несколько раз они останавливались и выходили из машины.
– Смотри, – показал Константин рукой во время очередной остановки куда-то в сопки. – Видишь?
– Ага… – сказал Гурский, увидев дозорные вышки.
– Лагерь. С тех времен еще. Их здесь столько… Это с дороги только некоторые видно. А туда, дальше…
– А это что за следы?
– А… – Костя присел на корточки.– Это сохатый дорогу перешел. Смотри-ка ты, еще не осыпался. Только что, значит… Нас услышал и в лес ломанулся, а до этого, видишь, вон – по дороге шел.
– По своим делам.
– А что ты думаешь… Они забрались в кабину и тронулись дальше.
– А это что еще такое? – проснувшись в очередной раз и достав сигарету, Гурский ошарашено уставился на остов заржавленного пульмановского вагона, стоящий на таких же ржавых рельсах, выходящих откуда-то из глухой тайги и обрывающихся слева от дороги возле полуразрушенного кирпичного строения.
– Да железную дорогу хотели проложить.
– Ну?
– А что «ну»? Бросили.
Александр привстал, вытянул шею и провожал взглядом это видение, пока дорога не сделала очередной поворот. Затем тайга снова сомкнулась со всех сторон, словно пряча в себе от досужих глаз и останки лагерей, и мертвый пульмановский вагон на ржавых рельсах.
И опять кабину качало, и Гурский дремал.
Еще только раз, спросонья, он удивленно отметил странное название населенного пункта: «Де-Кастри». Он указал на табличку:
– А что, сюда и испанцев ссылали?
– Да хер их знает, – крутил баранку Костя.
Наконец Адашев проснулся оттого, что машина стояла.
– Пошли, – Константин открыл дверь кабины. – Горячего поедим.
– А где это мы? – Александр поднял голову и открыл глаза – за окном была ночь.
– Циммермановка.
– Как-как?
– Циммермановка. Тут кормят ничего. «Господи, – помотал он головой, выбираясь из кабины. – Де-Кастри, Циммермановка в низовьях Амура…»
Они поднялись на низенькое крыльцо, над которым была вывеска «Кафе», и вошли в небольшое помещение (дом – не дом, вагончик – не вагончик, короче, какая-то модульная конструкция), где было неожиданно чисто, светло и уютно. На столах лежали клетчатые скатерти.
– Ты борщ будешь? – обернулся от окошка раздачи к Гурскому Константин.
– И борщ тоже. Давай я заплачу.
– Да сиди ты…
– Стаканы захвати.
– А то…
Они сели за стол, разлили по стаканам водку, выпили и стали закусывать дымящимся, густым, по-домашнему вкусным борщом.
– А все-таки я водку не люблю, – поморщился Константин.
– Кто ж ее любит. Но ведь надо, иначе никак.
– Я к вину привык. У нас знаешь какое вино? М-м…
– А это где?
– В Молдавии. Гагаузы мы.
– И чего это тебя сюда занесло?
– Ай!.. – махнул Костя рукой. – А тебя?
– Я по делу.
– Надолго в Николаевск?
– Нет. Мне бы вообще-то сразу и обратно.
– Ну, могу и назад прихватить. Только я оттуда на Хабару махну. Тебе это как?
– Еще и лучше. Добьем?
– А что на нее, смотреть, что ли? Наливай.
Они выпили и перешли к пельменям.
– Сколько нам еще ехать? – Александр обмакнул пельмень в кетчуп.
– К утру будем.
Гурский доел, закурил сигарету, встал из-за стола и подошел к висящему на стене маленькому электрическому отопителю, который гнал горячий воздух. Так и есть – японский.
– Чисто и светло, – сказал он, возвращаясь за стол.
– Чего?
– Да так. Хорошо, говорю.
Глава 36
И вновь Гурский проснулся оттого, что кабину перестало качать. Он потянулся за сигаретами. За окном кабины по-прежнему было темно. Машина стояла на обочине. Константин барабанил пальцами по баранке.
– Что случилось? – Александр открыл бутылку минералки, сделал несколько глотков и протянул водителю. – Приехали?
– Почти. Это Константиновка. Николаевск на той стороне.
– Ну?
– Да вон, знак висит. Пять тонн.
– И что?
– А у нас – шесть с половиной.
– Лед не выдержит?
– Да что лед… Менты не пустят. – У меня же в накладных вес товара указан. И сколько сам «зилок» тянет, они знают.
– А где менты-то?
– Там дальше, у съезда с берега. Переправа вешками размечена. Они и стоят. На этом берегу и на том.
– Слушай, Костя, спасибо тебе, может, я дальше пешком пойду? На тот берег. Схожу и вернусь. А ты здесь разгрузиться не можешь, хотя бы частично? До того берега далеко? – спросонья Гурский не мог сразу сосредоточиться, мысли разбегались.
– По вешкам через лиман – километров десять. По льду. Иди.
– Сколько?
– Это же Амур. Устье. Тут в русско-японскую наша эскадра спряталась, целиком, и япошки не нашли.
– Эскадра в речке?
– Речка… И япошки так думали. А тут глубина – бездна. Подводные лодки ходят. Черт! Ведь сказали же, что переправа открыта. Кто ж знал, что лед еще слабый…
– Что ж у тебя начальство-то… Могли бы и уточнить, прежде чем посылать.
– Да какое… Моя это машина, собственная. И человек там, – Константин кивнул куда-то вперед, – деньги мне вперед дал. Я лично ему довезти это все должен. А, ладно! Знаю я тут…
Константин врубил передачу, машина дернулась, поползла вперед, проехала еще какое-то расстояние по дороге и, не доезжая до милицейского поста, съехала с нее налево.
Гурский мог видеть в темноте только небольшое, выхваченное светом фар пространство прямо перед капотом, но разглядел, что они съехали на лед и, судя по излому поросшей лесом береговой линии слева, пересекают какую-то бухточку.
Под ложечкой непроизвольно что-то сжалось.
Наконец, задрав капот, грузовик вскарабкался на берег и подрулил к какой– то котельной. Остановился.
– Я сейчас, – Костя выбрался из кабины.
Гурский взглянул на часы – восемь. Он тоже вышел из машины и сделал несколько шагов, разминая затекшие мышцы. Осмотрелся. В скудном свете бледного рассвета слева вздымались белые, поросшие редким черным лесом сопки, справа простиралась бело-серая равнина скованного льдом Амура. Где-то далеко, на том берегу, мелькали россыпи огоньков.
Не было в этом пейзаже ни красок, ни тепла. Не было в нем места живому человеку, не подразумевалось. По крайней мере, на первый взгляд. Даже построенные человеческими руками здания котельной и еще какого-то производственного корпуса нисколько не оживляли ландшафт, а делали его еще тоскливее.
Прошел мимо мужичок в ватнике, наклонился, подобрал несколько поленьев, лежащих у дверей котельной, огляделся вокруг и исчез за углом.
«Опа! – отметил Гурский. – Спер. Всюду жизнь…»
Вернулся Константин.
– Сейчас. Там мужик один. Он на том берегу живет. Говорит, мол, ездят. Смену сдаст, покажет. Давай поспим часок.
Через час окончательно рассвело. К машине подошел долговязый сутулый мужик с котомкой, в которой что-то звякало. Открыв дверь, он втиснулся в кабину.
– Ну что,– шмыгнул носом, – давай вон туда, за сарай, там съезд на лед, и вон прямо на те две трубы держи. Видишь?
– Вижу, – Константин газанул, тронул грузовик с места и осторожно съехал на лед. Ехать пришлось очень медленно, лед был совершенно чистым, как на хоккейном поле, только кое-где, у торосов, намела поземка снегу.
– А сколько здесь до того берега? – спросил Гурский.
