Василий Курочкин - Поэты «Искры». Том 1

63. НИГИЛИСТ-СТАРИЧОК

В молодом поколении может так же не быть пути, как не было его и в старом; ясность глаз, свежесть щек, длинный ряд годов впереди — это еще не права на общественное внимание.

Молодежь легковерна,Молодежь весела,—В нигилизме, примерно,Недалеко ушла.Нигилизм ядовитый,Отрицания сокВыжал только маститыйНигилист-старичок.

Вот Базаров освистан —Ну какой он герой?Ну какой нигилист он?Просто — прынцип такой!Нет-с! У нас по принсипуЗа землишки клочокОбдерет вас, как липу,Нигилист-старичок.

Нигилист, если молод,Носит в сердце любовь…Но когда в сердце холод,Но когда стынет кровь,—Как шалит под секретомУ хорошеньких ногПодогретый балетомНигилист-старичок!

Нигилист в молодежи,Если молод и сам,Замечает не рожи,А стремленье к трудам.Только рожи — не боле,Ясность глаз, свежесть щекВидит опытный в ролиНигилист-старичок.

Нигилист самый юныйВ зрелой мысли отцовСлышит вещие струны,К делу честному зов.С отрицанием мутнымМысли братьев итогНазывает беспутнымНигилист-старичок.

Отравись не от знанья.Затаив без любвиТонкий яд отрицаньяНе в уме, а в крови,—Головы не повесил,Нажил землю, домок,—Совесть к черту! — и веселНигилист-старичок.

Черт ли в том, что уж костиЖдут последнего дня,—Он, где требуют злости,Жарче летнего дня.Голос мягкий и плавныйИ что слово — урок!У! какой он забавный,Нигилист-старичок!

64. ПИСЬМО ОБ РОССИИ ФУКИДЗИ-ЖЕН-ИЦИРО К ДРУГУ ЕГО ФУКУТЕ ЧАО-ЦЕЕ-ЦИЮ

(ПЕРЕВОД С ЯПОНСКОГО И ПРИМЕЧАНИЯ ТАЦИ-ИО-САКИ)

Милый друг, Фукута Чао-Цее-Цию,Мы благополучно прибыли в Россию,

Через порт Кронштадтский к Петербургу прямо[118].Будь благословенно имя Тентосама![119]

Всё нам здесь по нраву: уци, хадомадо,Данмио, но-ками — лучше быть не надо[120].

Хоть теплей в Европе, например в Париже,Здесь суровый климат, к полюсу поближе,

Но всей грудью дышишь и вольней и шире,Точно на Нипоне или Кунашире,

Ибо под суровым петербургским солнцемВ русском очень много общего с японцем,

Даже утверждают здешние витии —Сходство это резче в глубине России.

Потому что, видишь, милый друг Фукута,Строить государство начал очень круто

Кумбо Петр Великий, славный в целом мире,Как наш Кумбо Первый, свергнувший Даири[121].

Обучать народ свой он велел голландцамВсяким европейским фокусам и танцам,

Как ногами шаркать, лить из меди пушки,Из науки пули и из глины кружки,

Чтобы в оных кружках, Азии на диво,Пить под страхом казни в ассамблеях пиво.

Бороды всем выбрил… Не приспело времяБрить, как у японцев, маковку и темя,

Ибо перед нами русские, как дети,Только на границе двух тысячелетий[122], —

Даже не созрели в доблести гражданской,Как сказал в Пассаже баниос Ламанский[123].

Так лились в Россию волны просвещенья,Силясь переспорить волны наводненья,

Ибо, поглощенный думами о флоте,Кумбо им построил город на болоте.

В этом-то болоте, в Петербурге то есть,Я насчет России сочиняю повесть.

Минуло столетье. Там, где были топи,Выросли громады западных утопий.…………………………………………На проспекте Невском появились франты,Из печати вышли первые куранты.

Кумбо сам в то время корректуры правил[124]И для сочинений образцы оставил,—

Нынче ж заправляют этими деламиЗаиджю-Арсеньев и Катков-но-ками[125].

В десять раз, конечно, менее, чем Едо[126],Чуждая для русских, страшная для Шведа,

Стала украшаться невская столица.Земно поклонилась ей Москва-вдовица[127],

Продолжая, впрочем, жить по Домострою(Книга вроде Дзинов, чтимая Москвою),

Чад и домочадцев плеткой обучая,До седьмого пота напиваясь чая,

Каждую субботу в жарких банях прея,Фраками гнушаясь и бород не брея.

Да и петербуржец зоркий глаз японцаНе надует фраком тонкого суконца.

Здесь для виду носят, как в Европе, фраки,А живут, как наши деды в Нагасаки.

Люди всех сословий, звания и сорту,Как домой приходят — фраки тотчас к черту

И уж не снимают целый день халатов,Лежа на перинах вроде наших матов[128].

Так прошел бесследно славный век Петровский…Впрочем… есть проспект здесь — Каменноостровский,

На проспекте зданье — тех времен затея —И на оном зданьи надпись: «Ассамблея»[129].

В зданьи этом ночью множество народу,Данмио, но-ками пьют саки́, как воду,

Как пивали древле предки их славяне;Там басят тирольки, там ревут цыгане,

Там старик стоягу, сделавшись ребенком,Шепчет по-французски нежности чухонкам[130],

Там бушуют немцы, там народ толпами,Как за диким зверем, следует за нами;

Барства и холопства там видны остатки:Там всё сохранилось в дивном беспорядке,

Европейски-модном, азиатски-диком,Как при Кумбо Первом, при Петре Великом!

65. ГЛАСНОСТЬ 1859 ГОДА И ГЛАСНОСТЬ 1862 ГОДА

(НА ГОЛОС «МАЛЮТКА, ШЛЕМ НОСЯ, ПРОСИЛ»)

Наконец-то мы дождались настоящей, не алгебраической гласности!

За шум, бывало, так и знают,Народ на съезжую ведут.Теперь в журнальную сажают:Там им расправа, там и суд.

Малютка-гласность как-то раз,Не оскорбив цензурных правил,Рассказом поразила нас,Как был пленен Якушкин Павел.Малютка милая свой нравНе скрыла от суда мирского,Как должно, Гемпелем назвавПолициймейстера псковского.

Три года минуло с тех пор:Уж перешли в века два «Века»,Промчался «Светоч»-метеорЗа ерундою Льва Камбека.Якушкин издал свой дневник,—Вдруг о расправе допетровскойВновь повествует Доминик(Не ресторатор, а Тарновский).

Судьба обрушилась над нимЗа то, что в простодушье грубомСказать решился он, что «дымВверх, а не вниз идет по трубам».Таких обид нельзя снести:Его связать сейчас велели,Держали десять дней в части,В тюремном замке две недели[131].

Малютка милая! ТебеЯкушкин Павел был обязанРассказом о своей судьбе,Хоть и ничем он не был связан.В части он много вынес мук,Но, хоть и был в простой поддевке,Ему не связывали рукНеблагородные веревки.

Тогда, не тратя лишних слов,Ты вышла в свет без покрывала,Назвала прямо древний ПсковИ прямо Гемпеля назвала.Теперь ты скромницей глядишьИ, позабыв о прежнем форсе,«В одной столице…» — говоришь…(В Варшаве или в Гельсингфорсе?)

Полковник N… столица Z…Всё недосказано, всё глухо…О гласность, гласность! В цвете летТы стала шамкать, как старуха!Останься ж при своих складах,Но за былые заблужденьяНадень вериги — и в слезахМоли у Гемпеля прощенья!

66. ЛОРД И МАРКИЗ, ИЛИ ЖЕРТВА КАЗЕННЫХ ОБЪЯВЛЕНИЙ[132]