Йосеф Бар-Йосеф - Трудные люди
Лейзер (тихо, со сдержанным бешенством). Это что?
Рахель. Что?
Лейзер. Кто-то играет. Как будто в стене. Как будто труба… Но это не труба.
Рахель (словно обрадовавшись перемене темы разговора). А, это хозяин дома Бени Альтер. Он немного странный человек, но очень славный. И чувствительный. Он любит чинить обувь, И это не просто так, это у него идеология. По его мнению, люди должны вернуться к здоровому образу жизни и заниматься тяжелой работой. Вернуться к земле. Это интересная мысль, не правда ли?
Лейзер. Но сейчас он не чинит обувь, он играет на трубе.
Рахель. Да, он любит играть на трубе.
Лейзер. И он богат!
Рахель. Говорят, его родители были очень богатые люди — там, до войны. Но он совсем не богат. У большинства его жильцов денег больше, чем у него самого.
Лейзер (переходит к делу, которое в действительности больше всего его волнует). Я надеюсь, вы простите меня, если я задам вам один вопрос. Говорят, что женщин об этом не спрашивают. И все-таки — сколько вам лет?
Мелодия обрывается.
Рахель. Простите?
Лейзер. Сколько вам лет?
Рахель (смеется от смущения). А!.. (Помолчав.) Неужели это так важно?
Лейзер. Я задал вам вопрос.
Рахель (хочет выиграть время, встает). Говорят, женщина не обязана называть свой возраст. Говорят даже, что с некоторого… момента нам нельзя говорить правду. В конце концов, возраст это… это предрассудок, не правда ли? Это важно только для паспорта. Главное, как мы себя чувствуем и что мы еще хотим и можем сделать. И, разумеется, как мы выглядим, (Смеется,) На сколько, по-вашему, я выгляжу?
Лейзер. Я хочу, чтобы вы сказали, сколько вам лет. Я хочу знать. Я не здешний, у меня тут нет семьи. Я должен знать.
Рахель (помолчав). Я родилась в двадцать четвертом.
Лейзер. Сколько же это получается?
Рахель. Сорок четыре.
Лейзер. Сорок три. Я посчитал.
Рахель. Я родилась в январе. Так что скоро будет сорок четыре.
Лейзер. Теперь, наконец, мне сказали правду.
Рахель. Ничего другого я вам никогда и не говорила.
Лейзер. Ваш брат сказал мне другое.
Рахель. Он пытался помочь мне. Он привык заботиться обо мне. Он спас мне жизнь. Это как… (Умолкает.) Может быть, хотите еще чаю?
Лейзер. Что-то у меня вдруг разболелась голова.
Рахель. Выпейте еще чашечку…
Лейзер. Нет, спасибо, не стоит утруждать себя.
Рахель. Это не трудно. Мне нравится заваривать чай.
Лейзер. Может быть, вы включите электричество?
Рахель. Электричество включено… Я его включила.
Лейзер. М-да. (Помолчав.) Когда вернется ваш брат?
Рахель. Я полагаю, скоро. (Неожиданно громко и раздраженно.) У вас есть люмбаго?
Лейзер. Что?
Рахель. Люмбаго. Прострел. Нет, у вас ничего такого нету. Вы можете стоять как человек, ходить как человек, поворачиваться, как вам вздумается, а Саймон не может. В Израиле это проще простого — схватить прострел.
Лейзер. Да, я понимаю. (Подымается и останавливается против Рахели.) Можете ли вы сказать мне, где тут у вас… Где тут уборная?
Рахель. В коридоре. Первая дверь справа. Извините меня, я должна прибрать в спальне. Не успела утром. Я рано ухожу на работу. (Выходит.)
Лейзер подходит к своему пальто, висящему па вешалке возле двери, достает из кармана пачку аспирина. Открывается дверь и входит Бени. Дверь прикрывает Лейзера, и Бени его не видит. Он принимается искать туфли, которые давеча принес, находит, подымает и хочет унести. Повернувшись к двери, видит Лейзера.
Лейзер. Здравствуйте. Я не здешний. Она — хозяйка — она сейчас вернется. Извините.
Бени. Никаких «здравствуйте», никаких «извините»! В Иерусалим! Немедленно! Праведники? Пророки? Ложь! Пророки сказали, что такое ваш Иерусалим: «Дома ваши полны обмана»! Раньше были обманщики и воры, а теперь вы и воры, и пророки, да?
Лейзер. Я здесь только в гостях… И я ищу уборную.
Бени. Ложь! Сплошная ложь!
Лейзер. Нет, почему же… Я действительно… Мне в самом деле нужно… Я просто не знаю, где.
Бени. А я знаю! Знаю! Я слышал! Все слышал! Рыщет, роется, ворошит, потрошит! Как будто здесь ему товар! Торгаши! Только и знают!.. Она не товар, она не продается, понял?! (Идет к двери, но вдруг возвращается.) Труба! Я никогда не играл и не буду играть на трубе! Это — рожок. И это лучше, чем весь ваш Иерусалим. Лучше всякой другой музыки! Я трубил в рожок, а теперь я буду чинить туфли. Ее туфли! (Машет туфлями у Лейзера под носом.) Теперь я могу… Без обмана. Без лицемерия! А ты думаешь, что забираешь ее? Взять — это еще не все. Как бы потом не бросить! Дело известное! Ну, и это называется ты взял, а? Что у тебя осталось? Зато ходить она будет на этих подошвах, на моих набойках! В Иерусалиме, в любом другом месте — она будет ходить на моих набойках!
Лейзер. Простите, мне действительно надо… (Выходит в коридор.)
Звонок в дверь. Бени открывает. Входит Саймон, в руках у него бутылка вина. Бени помахивает в воздухе туфлями и выходит. Появляется Рахель.
Саймон (оглядываясь по сторонам). Где он?
Рахель. В туалете.
Саймон. Что ты нос повесила? Невеста должна держать нос кверху. В туалете?.. Хм-м… (Помолчав.) Он тебе не нравится, да? Тебе не нравится вся эта затея? Так знай же — ты это должна скушать! Я купил ему билет сюда не для того, чтобы покупать билет обратно. У меня не на что, ты прекрасно знаешь. Эти поездки в Израиль меня выпотрошили. Это там, в Иерусалиме, я могу рассказывать другим и себе, что я Марк энд Спенсер. Ты поняла меня?!
Рахель. Не кричи так, мы здесь не одни, в этой квартире.
Саймон. Что?!
Рахель. Я не говорю, что он мне не нравится.
Саймон. А?..
Рахель. Или что он мне нравится,
Саймон. Ага! Так что же ты говоришь?
Рахель. Ничего не говорю. Разве тебе можно вообще что-нибудь сказать?
Саймон. Позволь хотя бы узнать, о чем вы тут столько времени беседовали?
Рахель. Я не уверена, что это была беседа, но он, во всяком случае, давал мне возможность ответить, когда о чем-то спрашивал.
Саймон. А!.. Так о чем же он тебя спрашивал?
Рахель. Хожу ли я в кафе.
Саймон. Само собой.
Рахель. Я не хожу.
Саймон. Само собой! Само собой, ты не ходишь в кафе! Что еще?
Рахель. Не слишком ли поздно я встаю по утрам. И не выплескиваю ли я масло, которое остается после жарки картошки. И сколько мне лет.
Саймон. Сколько тебе лет?! Что же ты ответила?
Рахель. Я ответила… Столько, сколько мне есть.
Саймон. Сколько же тебе лет?! Ну? Что же ты ему ответила?
Рахель. Сколько есть…
Саймон. Сколько, сколько?! Только посмей заикнуться… Посмей только мне заикнуться! Сколько, ты сказала, тебе лет?!
Рахель. Сорок один.
Саймон (облегченно вздыхает). Фу!.. Ну, конечно… (Смеется.) Ты меня напугала. В наши дни человек ни в чем не может быть уверен. (Вдруг.) Ты что-то сказала?
Рахель. Что мне еще сказать?
Саймон. Что ты можешь сказать?
Рахель. Что?
Саймон. Да, так лучше. (Помолчав.) Это подымает настроение. Прибавляет смелости. Выше нос! Ты его надула — это хорошо! Раз мы взялись за это дело, мы должны его кончить, слышишь? Мы слишком быстро забываем все, что было с нами прежде. Ничего, когда станешь его законной женой, сможешь поубиваться о своей напрасно загубленной молодости и нелепо утраченной невинности.
Сверху доносится звук гитары.
Саймон (прислушивается). Наш педик. Красиво играет. Это тебе не Бени. Гомик, но и бабу при случае не упустит. Как говорится, меч обоюдоострый. От него всегда несет гудроном. Но играет он хорошо. У нас тут тоже есть свои прелести существования, не правда ли?
Гитара внезапно смолкает.
Вот так! Никогда не доиграет до конца. Нервы! Те же самые нервы. Когда-то я думал, что у простых гаев нервов нету. Откуда у реки могут быть нервы? Но и это неправда. Посмотри, как река беспокойно бежит. Никогда по прямой — всегда с извивами. Нервы! (Помолчав, не то серьезно, не то с иронией.) Мы в изгнании, Рахель-Лея, и мы обязаны жаждать избавления. Поэтому мы должны смиренно и с радостью принимать все, что посылает нам Земля Обетованная, даже если она посылает не алмаз, а так, стекляшку, простой камушек! (Без всякого перехода.) Почему ты не включишь отопление?
