Нил Саймон - Брак по-американски

Нил Саймон

Брак по-американски

Перевод с английского Валентина Хитрово-Шмырова

Действующие лица (по мере появления на сцене)

Клемма Диггинс.

Бёрт Хайнс.

Джози Хайнс.

Кен Норманн.

Рей Доленз.

Энни Роббинс.

Вини Бавази.

Саммиай.

Льюис Барнет.

Действие первое

Перед нами очаровательный скромный загородный дом в «Поконо Маинтинс», штат Пенсильвания. Он деревянный и старый. Крыша у него тоже деревянная. Дом двухэтажный, с верандой и балконом. На веранде кресло-качалка и диванчик-качалка на двоих. На веранду ведут две ступеньки. Перед домом большой пень, отполированный и используемый как стол. По бокам его два плетеных кресла. Дом утопает в зелени. Она разрастается так быстро, что привести в порядок двор стало делом практически бессмысленным. В левой части сцены открытая площадка, от которой начинается тропинка. Вход в дом с обратной стороны. Мы слышим шум подъезжающих машин, но не видим их. Дом можно пройти насквозь, а можно обойти и по тропинке с левой стороны. Конец августа, и уже час как солнце зашло. Веранда и оба этажа освещены.

КЛЕММА ДИГГИНС, американка африканского происхождения, появляется слева и идет по тропинке к открытой площадке. Ей лет сорок пять. На ней легкое ситцевое платье и свободная шерстяная кофта на пуговицах. В данный момент она расстегнута. В волосах у нее ленточка, на ногах тапочки. Смотрит в дом и как будто видит его впервые. Начинает говорить, но как бы сама с собой.

Клемма. …Август, последние денечки лета. Холод уже до костей пробирает, а лето сделает нам ручкой и поминай, как звали. Каждый год выходу в эти дни вечером и стою перед домом. Смотрю на него и думаю: «Он это или не он?». …Если это он, то за двадцать два лета, которые я провела в нем, он почти не изменился. Одна вещь меня всегда удивляла. Сколько на свете птиц? Двадцать, тридцать миллиардов?.. Всяких-всяких. Каждую минуту они появляются на свет и каждую минуту умирают… Как же так получается, что эта лужайка не завалена мертвыми птичками? Ведь жизнь у них короче, чем у людей. Наверное, думаешь, надо зонтик с собой брать, когда утром из дома выходишь. А то как посыпятся на голову мертвые птички… Когда я работала на господина Бёрта Хайнса и его семью, мы часто готовили барбекю по вечерам. И чтобы хоть одна мертвая птичка угодила в мой соус… Не было такого ни разу. Зато когда люди умирают, сами знаете, что творится. Раздирающие душу крики на всю округу разносятся. Бывает, и по ночам кричат. Волей-неволей в курсе будешь… А знаете, когда настал мой час, я легла в постель, уснула и во сне отдала Богу душу… Завидная смерть, многие бы отдали большие деньги, чтобы так легко оказаться на небесах… Смущает только одно: момент самой смерти не чувствуешь… Упускаешь его… Хочешь проснуться утром, да не тут-то было… Когда я покинула этот мир, мне шел девяносто второй год. Но сейчас мне всего сорок пять, а в семье, на которую я работала, все были молоды. Больше всего я ухаживала за господином Хайнсом, а было ему тогда всего пятьдесят пять. Он был тяжело болен, только плевать он хотел на свою болезнь.

БЁРТ ХАЙНС, мужчина пятидесяти пяти лет, выходит из дома, смотрит на небо и оглядывается по сторонам: нет ли кого поблизости. Подходит к плетеному креслу и усаживается в него.

Вот и он сам. Понаблюдайте за ним.

БЁРТ достает из кармана рубашки сигарету и готовится закурить.

Поняли, к чему я клоню? Все равно, что дуло ружья ко рту приставлять.

БЁРТ достает зажигалку и закуривает.

…Конечно, одна сигарета это не то что пуля, медленнее убивает …Только он никуда не торопится. У него на земле еще кое-какие дела остались перед тем, как душа его улетит на небо, а тело будет опущено в могилу. А могила уже вырыта, работа оплачена… И все, что происходит сейчас, возвращает меня к временам сорокалетней, пятидесятилетней давности… Сколько лет минуло, столько минуло… Мир в те времена был другим… в чем-то лучше, в чем-то хуже… В те времена я была негритянкой… А, может, и «цветной» называли… Не помню точно. Только вот не знаю, как бы меня называли сейчас… Только именно в этот момент, в эту самую минуту, в этот самый вечер я такая, какой была в те времена. Работящей женщиной с горячо любимым человеком на руках. Туго мне с ним приходилось, чтоб он в лучший мир раньше времени не отправился. (Медленно подходит к БЁРТУ. Тот курит. Топает со всей силой ногой.) А, попался!!. Так и знала. Не зря в кустах пряталась, все выжидала. Знала, что застукаю вас с сигаретой во рту.

Бёрт (хватается за грудь). Господи, Клемма. Напугала меня до смерти.

Клемма. Что вам доктор насчет баловства с сигаретами сказал? Мало было вам сердечных приступов в этом году? «Ваша жизнь в ваших руках», разве доктор не это сказал?

Бёрт. Нет. Он сказал, что человек, который на тебя из-за угла выскакивает, вреднее сигареты… Я думал, ты уже спать улеглась.

Клемма. Это я для отвода глаз сказала, что спать пошла, а на самом деле в кустах вас поджидала. (Протягивает руку.) Дайте-ка сюда.

Бёрт. Последняя затяжка.

Клемма (качает головой). Так я и знала. Вечная история… И что вы так на тот свет торопитесь, ума не приложу. Там же везде предупреждения «Не курить».

БЁРТ делает еще одну затяжку

Ладно. Это уж точно последняя. Давайте сюда.

Бёрт. Хватит приказывать.

Клемма. Как знаете. Только учтите, что я вам сказала. Еще один сердечный приступ, и я ухожу. Мне тридцать семь и у меня есть занятия намного приятнее, чем ходить за заядлым курильщиком. Только и делает, что за грудь хватается да брыкается.

Бёрт. Тридцать семь тебе было десять лет назад.

Клемма. Это верно. Десять лет назад. Но лицо-то у меня не стареет. (Протягивает руку снова.) Предупреждаю в последний раз, а то пойду вещи собирать.

БЁРТ отдает ей сигарету. КЛЕММА направляется к крыльцу, усаживается на ступеньки и делает затяжку.

Даже без фильтра. Знаете, как на тот свет побыстрей отправиться.

Бёрт. Так и знал, что затянешься. Ты же заядлая, хуже, чем я.

Клемма (отрицательно качает головой). Вы меня с собой не сравнивайте. Я только балуюсь «бычками». А от вас «бычок»-то и остается — и не кашлянешь ни разу.

Бёрт. Да? А кто это в твоей комнате кашляет?

КЛЕММА тушит сигарету о подошву и кладет ее в карман кофты.

Клемма. Насчет моего кашля не переживайте, эта девушка свои девяносто два проживет.

Бёрт. Здорово. Вот мы в один год и помрем.

Клемма. Вы на это только надеетесь. А у меня гарантия есть. Цыганка нагадала по руке. (Протягивает руку ладонью вверх). Видите? У меня линия жизни проходит через всю руку до самой ноги.

Бёрт. Мне тоже по руке гадали. Цыганка сказала, что мне крупно повезет в шоу бизнесе.

Клемма. Ну так все сошлось? Разве нет?

Бёрт. Торговать в розницу телевизорам, не велика карьера.

Клемма. Во всем вы видите только плохое. Все евреи одинаковые… И все потому, что Бога плохо молите.

Бёрт. Что верно, то верно. Ленюсь. А может, сходим как-нибудь в церковь на воскресную службу? Утром.

Клемма. Ну да, ну да. Нет уж, уважаемый. Моему Богу это не понравится. Чтобы еврей пришел в мою церковь и уселся там… Я люблю евреев… Молитвы у них правильные, но вот кухня отвратительная.

Бёрт (подходит к КЛЕММЕ. Обнимает ее). Люблю я тебя, Клемма, всей душой. И всегда любил. Надеюсь, мои слова не действуют тебе на нервы.

Клемма. Не действуют, не действуют. Главное, что вы еще держитесь.

Бёрт. Дай срок, мы еще на свадьбе Джози потанцуем… вместе с тобой.

Клемма. Если она вообще состоится.

Бёрт. То есть как это? У тебя есть основания полагать, что Кенни и Джози не поженятся?

Клемма. Не моего это ума дело.

Бёрт. Твоего, еще как твоего. Единственно, кому Джози доверяет, так это тебе, не госпоже Хайнс.

Клемма. Кому-кому?

Бёрт. Извини, оговорился. Госпоже Роббинс. Уже три года как развелись, а все оговариваюсь.

Клемма. Все ваши беды от этой женщины. Как развелись, то и дело грудь у вас схватывает.