Странная смерть Европы. Иммиграция, идентичность, ислам - Дуглас Мюррей
Другими словами, необходимо расширить политический консенсус и принять за политический стол вдумчивые и явно нефашистские партии, которые когда-то называли "ультраправыми". Было бы не только неразумно продолжать маргинализировать людей, которые годами предупреждали о событиях, когда эти предупреждения сбываются, но и неразумно продолжать ситуацию, при которой любые действительно фашистские партии, возникающие в ближайшие годы (такие как Jobbik в Венгрии, Ataka в Болгарии или Golden Dawn в Греции), могут быть точно идентифицированы без обвинений в том, что этот ярлык использовался почти ко всем. Европейцы сдули язык антифашизма до того момента, когда он может им понадобиться. Предупреждения о фашизме должны использоваться в Европе исключительно осторожно. За последние годы они износились и стали настолько банальными, что практически потеряли смысл. Наконец, для политической и медийной элиты Европы было бы неприемлемым продолжать делать вид, что взгляды большинства населения неприемлемы, в то время как взгляды за массовую миграцию сравнительно небольшой и экстремальной части населения являются единственными легитимными взглядами для основной части европейской политики.
Возможно, проблему расизма придется решать другими способами. Одним из способов обезвредить постоянное легкомысленное использование этого термина было бы обеспечение того, чтобы социальная цена за ложное обвинение стала, по крайней мере, столь же серьезной, как и вина в этом обвинении. Или же в ближайшие годы европейцы настолько погрязнут в обвинениях и контробвинениях со всех сторон и в каждом направлении, что негласно согласятся с тем, что расизм, как бы неприятен он ни был, является одним из ряда неприятных проявлений, к которым склонны некоторые люди, а не основой для всего политического и культурного позиционирования.
Любой выход из кризиса предполагает не только новое отношение к нашему будущему, но и более взвешенное отношение к нашему прошлому. Общество не может выжить, если оно регулярно подавляет и иным образом борется с собственными истоками. Как нация не может процветать, если она запрещает любую критику своего прошлого, так и ни одна нация не может выжить, если она подавляет все положительное, что есть в ее прошлом. У Европы есть причины чувствовать себя уставшей и измученной своим прошлым, но она также могла бы подойти к своему прошлому с чувством самопрощения, а не самообвинения. По крайней мере, Европе необходимо продолжать работать как со славой, так и с болью своего прошлого. Здесь невозможно дать исчерпывающий ответ на эту сложную проблему, но я, со своей стороны, не могу отделаться от ощущения, что будущее Европы во многом будет зависеть от того, как мы будем относиться к церковным зданиям и другим великим культурным объектам нашего наследия, стоящим среди нас. От того, ненавидим ли мы их, игнорируем ли их, взаимодействуем ли с ними или почитаем их, будет зависеть очень многое.
И снова стоит задуматься о том, что произойдет, если пузырь лопнет и следующие поколения европейцев вдруг столкнутся с падением уровня жизни из-за того, что люди в остальном мире догонят их, или из-за того, что долги, накопленные благодаря ожиданиям Европы относительно "нормального" уровня жизни, превысят допустимые пределы. Как бы ни было приятно, пока это длится, вероятно, само собой разумеется, что жизнь простого потребителя лишена какого-либо реального смысла и цели. Напротив, она обнаруживает пробел в человеческом опыте, который пыталось заполнить каждое общество в истории и который попытается заполнить что-то другое, если наши собственные общества не приложат к этому усилий. Общество, которое продает себя исключительно ради удовольствий, быстро теряет свою привлекательность. Тот новообращенный после ночного клуба испытал наслаждение, но затем пришел к пониманию, что этого недостаточно. Нельзя сказать, что общество, в котором мы определяемся исключительно баром и ночным клубом, самообольщением и чувством собственного достоинства, имеет глубокие корни или большие шансы на выживание. Но у общества, которое считает, что наша культура состоит из собора, театра и игрового поля, торгового центра и Шекспира, есть шанс.
Но все равно остается нежелание смотреть в лицо этим глубинным проблемам. И каждый раз это сводится к чувству фатализма - в частности, к тому, что мы уже пробовали все эти вещи. Зачем нам делать все это снова? Наверное, это одна из причин того, что призывы к европейцам вновь обрести веру - даже со стороны церковных лидеров - звучат не в назидательных тонах прошлого, а в духе импичмента или даже частичного поражения. Когда Папа Бенедикт призывал европейцев вести себя так, "как будто Бог существует", он признавал то, что его предшественники редко могли принять: что некоторые люди сегодня не могут верить и что Церковь, тем не менее, должна иметь к ним определенный подход. Действительно, именно этот призыв, как никакой другой, сделал умирающую Ориану Фаллачи верующей в Папу Бенедикта, даже если она не верила в Бога. В другом месте Папа призвал преодолеть огромную пропасть между религией и философией, в частности, призывая к тому, что вместо того, чтобы быть врагами, религия и философия должны, по крайней мере, вести диалог друг с другом. 3
В основе таких призывов лежит осознание того, что европейцы вряд ли смогут просто найти или придумать другую культуру или культуру получше. А также признание того, что современные европейцы, начиная со школьной скамьи, в настоящее время очень плохо справляются с празднованием культуры, которая взрастила верующих и сомневающихся в предыдущих поколениях и может взрастить верующих и сомневающихся в этом поколении. Все большее число как верующих, так и неверующих начинают понимать, что во время потенциально огромных потрясений в ближайшие годы недостаточно будет встретить их, предварительно раздевшись догола. Эта практика, конечно, является частью французской традиции, и именно поэтому, когда страна пытается ограничить ношение исламского головного платка или паранджи, она вынуждена оправдывать это тем, что также ограничивает ношение иудейских и христианских символов. Хотя многие люди видят в этом смысл, это также чревато игрой в стрип-покер, в которой вы начинаете раздеваться до гола, в то время как ваш соперник приходит полностью одетым. Не исключено, что исламские радикалы
