Свора певчих - Даша Игоревна Пар
– А в чём смысл? В ненависти? – Реми осторожно приобняла Константина.
Её душила боль от демонстрации карикатурных фотографий сэв с рогами и клыками, как у морликаев. Было непросто воспринимать всю эту концентрацию ненависти в одном месте.
– В богатстве, графиня Беркут, – голос от дверей заставил Реми нервно моргнуть и лязгнуть зубами. От одного присутствия Ульриха её кровь вскипала и требовала действий. – В силу нашего положения, крупные суммы денег сосредоточены у сэв. Мы богаты. А люди нет. Они хотят занять наше место, как это было сделано в ряде государств. Ролльские ревуны одалживают деньги на вот эти прокламации, – мужчина показательно потряс новой партией брошюр, – из карманов Урласка, Асслейского государства, возможно их также спонсируют сентийцы. А может среди наших дружественных стран найдутся те, кто хочет нашего поражения, чтобы подсуетиться и разделить вкусный пирог. Никакой романтики, чисто бизнес.
– Молодые сэвы частенько говорят об изменении положения людей. Прогресс, стремление сделать нас равными, создать справедливое общество. Отменить старые порядки в угоду ветрам перемен, – заговорил Костя, перехватывая руки Реми, когда Ульрих недовольно проворчал что-то себе под нос. – Вам кажется, что мы несправедливы. Жестоки. Что в действиях ревунов есть резон. Что они отстаивают права слабых ради справедливости. Но это ложь. Их поступки говорят сами за себя.
И он отвёл девушку в самую тёмную часть музея, хотя освещена она была лучше других. Здесь были материалы дел о нападении на сэв. Насилие, издевательства, надругательства. Каждое досье олицетворяло скотство, животное начало, в котором плавились обезображенные людские души. Никто не говорил, что сэвы выше этого. И среди них бывали тёмные «ангелы», но эта подборка, лейтмотивом которой неслась идея «нелюди, а значит можно всё», вызывала приступ тошноты.
* * *
Рассеянно ковыряя мороженое в тарелочке, Реми рассматривала клубничный сироп с листиком зелени поверх для декора. Есть она не хотела. Хотела пить, но не теряя разума, поэтому Константин заказал ей воды со льдом и мятой, велев убрать растаявший десерт.
Они сидели в приватной комнате, откуда за резной стенкой можно было видеть общий зал отельного ресторана для самой взыскательной публики. Сюда пускали и людей, и сэв, и можно было видеть пренебрежение со стороны вторых к первым. Заметить зависть в глазах молодой человечки по отношению к прелестной сэвушке, сидевшей в обществе прекрасных мужчин-сэв. Заметить с какой тоской одинокий человек смотрит на компанию сэв-бизнесменов, обсуждавших деловую поездку. Увидеть с какой опаской официанты передвигаются среди части зала, где сидели потомки ангелов. Какой пиетет открывался в них перед божественными детьми.
В этом была несправедливость. Неравенство. Но каждый раз, когда девушка ныряла в свои привычные мысли, вспоминая, как сама глядела на сэвушек в здании театра (ангелы, как давно это было!), перед глазами всплывали фотографии из тех досье. Зависть превращается в раздражение, любопытство – в одержимость, а ненависть – в чистое зло. Любая пойманная эмоция в этом зале способна раскрыться кровавым цветком, после которого останется только зола.
Реми вздрогнула. Она дотронулась до губ и с удивлением заметила серую грязь, по вкусу напоминавшую пепел. Как раз принесли воды, и она тотчас ополовинила бокал под сочувствующим взглядом цесаревича.
– Такое сложно переварить. Но я хотел, чтобы ты увидела картину целиком. Меня встревожили слова Рене о твоём неудавшемся побеге. О твоём страхе перед настоящим отцом. Перед тем обществом, в котором ты оказалась. Я понимаю – всё это пугает. Но истинный страх именно там, среди забытых листовок и разбитых пластинок. Среди лозунгов и плакатов, среди брошюр и книг…
– Хватит! – резче, чем следует, перебила его Реми. – Я поняла. Такое не узнаешь из газет и не услышишь в переулках за дешёвыми барами, в которых, по-твоему, я обреталась прежде. Да, я не знала, что всё так. Но… Дмитрий говорил. О многом, что ты показал сегодня. Но он никогда не рассказывал, что сам был одним из них.
– Ульрих любит преувеличивать. Слышала бы ты, как он орал на меня с утра, считая недозволительным показывать тебе наш музей. Даже забылся на кого голос поднял, – парень в кривой улыбке поджал губы, прежде чем выпить крепкого чая. – Но я хочу, чтобы ты была на нашей стороне. Ты – одна из нас. Сестра Рене, дочь Романа и Алисии. Путаница в твоей голове может обернуться крупными неприятностями. Я хотел дать тебе ясности.
Реми сумрачно глянула на него, а потом уткнулась обратно в свой бокал. Её немного подташнивало, а во рту так и стоял вкус пепла, сколько бы мятной воды она не выпила. Ничем не перебить. Даже когда она заказала цельный лимон и под удивлённым взглядом Кости весь его съела. Не помогло.
– Я должна сказать спасибо? Отреагировать жалостливо со скорбной миной? Рыдать на вашем плече, поминая судьбинушку оторванной сэвушки? – в её глазах как будто потемнело, когда она чётко уловила волну сочувствия от Константина, а она не нуждалась в сочувствии. – Чего вы хотите? Записи я отдала, всё, что знала, – сказала. Не моя беда, что вы так плохо работаете, Ваше Высочество, раз имперские допустили такое. Ульрих может сколько угодно яриться на меня, однако это вина его отделения, что меня нашёл именно мой брат, а не они. Курсант вычислил Птицееда, не Ульрих! Что это говорит о компетенции во́ронов?
С каждым словом зрачки Константина становились шире и шире, того и глядишь – сплошной чернотой зальют белки, как это бывает в секунды самой острой фазы ярости. Но вот он моргнул и гнев сошёл на нет, а приятная улыбка вернулась на его губы.
– С чего ты взяла, что я жду чего-то? Важно, чтобы ты видела картинку целиком, только и всего. И кстати, не скажи я твоему брату, что веду тебя в музей, вряд ли бы он дал согласие на наше свидание в этом ресторане.
Теперь пришла очередь Реми часто-часто моргать.
– Не смотри так удивлённо! Я искренен.
Моргание усилилось, а щёки девушки разгорелись красным вместе с ушами. Бесспорно, Его Высочество красив, уверен в себе и умён. Но как-то Реми не видела связи
