Свора певчих - Даша Игоревна Пар
– Я думала, вам импонирует Вивьен Сокол. Вы протанцевали с ней весь вечер под великолепное пение вашей сестры, – наконец, она нашлась с ответом, облизывая губы от горькой сладости воды и пепла.
Костя досадливо поморщился.
– Не могу не отметить красоты Виви, но девушка не в моём вкусе. К тому же у неё есть ухажёр.
– Один из братьев Сычёвых?
– Вас это волнует? – с пренебрежением в голосе переспросил цесаревич, и Реми отрицательно мотнула головой. – Вот и я о том же. Вас больше интересует то, что происходит вокруг. Я вижу это в ваших глазах. Вы пытаетесь принизить свои интересы, внутренние порывы, банальное любопытство. Вы хотите быть похожей на остальных, но в действительности вас волнуют иные вещи. То, что вложил в вашу голову Дмитрий.
Возвращение беседы на старые рельса остудил жар ушатом ледяной воды. Лицо девушки закаменело, и она холодно уточнила:
– Вот, что вы думаете обо мне? Коли не явный шпион ревунов, так тайный? С правильными мыслями?
– Мы можем продолжать эту беседу по кругу, вновь и вновь. Но вам придётся признать, что вы невольно именно такая и есть, – парень наклонился вперёд и положил ладонь поверх запястья Реми, осторожно сжимая, – и мне это нравится.
* * *
Ночь держалась свинцовой рыжиной в небесах с пурпурно-чёрными проблесками небесного полотна за плотными тучами. Холодало, как будто конец сентября обернулся ноябрём. Моросило противным дождём с не менее противным ветром, забиравшимся под ворот пальто, пробираясь сквозь толстый шарф, пытаясь добраться до шеи, чтобы выстудить её и заморозить.
Самая тоскливая и холодная ночь. Омерзительная. Не менее неприятным был и разговор между братом и сестрой.
– Тебе кажется, что я придираюсь, но это не так. Кажется, что слежу за тобой, но это потому, что беспокоюсь. Потому что ты дорога мне. Важна. Я переживаю, что ты потеряешься. Исчезнешь. А ведь я только начал привыкать к тому, что больше не один.
Как много она знала о своём брате? Он часто сердится. Бывает молчаливым и сдержанным, отстранённым, чтобы в следующий миг вспыхнуть, как спичка. Бывает, что улыбка совсем не держится на его губах. А бывает так, что он забывается и говорит нечто резкое, о чём потом жалеет. Он замкнут и чертовски одинок, как бывает одиноко посреди шумной толпы. Кажется, что внутри его жёлтых глаз песчаные бури взмывают вверх тысячью песчинок, чтобы свернуться в подобие смерча, выворачиваясь наизнанку и прорываясь в реальность.
Он мечтает об одобрении отца. Чтобы тот любил его. Чтобы принимал как своего сына и наследника. Чтобы он был рядом, а не где-то там. Брат скучает по матери, это видно в том, как он тянется к Инге, как слушается её, как замирает от прикосновения женских рук. Он пуглив в проявлении чувств. Очевидно, что жизнь била его за доверчивость. За то, что он хочет быть любимым. Отсюда и агрессия, отсюда и отстранённость, и страх.
Реми понимала это. Как та, что вместо трагедии, получила счастливую жизнь. А ведь она должна была расти такой же, как и Рене. Должна была впитать в себя детскую драму и замкнуться, став тенью себя настоящей.
А вместо этого – её любили. С ней говорили, считали живым воплощением солнышка. Заботились и хотели, чтобы она была счастливой. Настоящая семья, выросшая из жестокости и чистого безумия. Кем же был её отец? Как Дмитрий мог смотреть в её глаза после смерти Алисии? Неужели он не чувствовал вины или же она сжирала его изнутри и поэтому он так стремился дать ей всё, чтобы она росла любимой?..
– Рене, я понимаю. Ты боишься остаться один. Но я больше никуда не уйду. Ты мой брат, а я твоя сестра, – она останавливается на тропинке в парке, хватаясь за его плечи и заглядывая в глаза, видя, как он смущён. И смущение пытается измениться, превращаясь в раздражение. – Но я не смогу жить в стеклянной клетке только потому, что тебе страшно. Не смогу быть бескрылой птицей – ведь я не такая.
Однако Рене, будто забыв все договорённости, вновь затянул старую песню.
– Ты уговорила меня молчать. Но я не могу просто идти в ловушку, а ведь именно в неё мы и направляемся! Филин нам не друг. Павел… может ты и считаешь его своим братом, но он не тот, за кого себя выдаёт. Ты не знаешь, что они затеяли, и всё равно согласилась на эту встречу, да ещё и ночью! Какое безрассудство!
– Потому что ты будешь рядом. Потому, что я верю Павлу. И я не могу просто забыть всю свою жизнь и притвориться, что её не было. Я должна задать вопрос. Я должна получить ответы.
– А я должен тебя поддержать? – с лёгкой иронией поинтересовался Рене и получил такой же лёгкий удар по плечу.
– Давай перевернём ситуацию – ты доверяешь мне?
Ему ничего не оставалось, кроме как кивнуть.
* * *
На означенном месте их уже ждала тёмная фигура, сидевшая на скамейке под широким зонтиком. Пока они добирались от поместья, усилился дождь, от которого хотелось спрятаться в тепло, и не шариться по пустынным дорожкам парка.
Прислушавшись, Реми попыталась услышать мягкую поступь Рене, однако в тихой песне дождя ни звука не расслышать. Только шорох павших листьев под ногами и далёкие, приглушённые звуки города. Девушка спустилась с пригорка, по чавкающей земле выходя на выложенную брусчаткой тропинку, у которой поставили одну-единственную скамейку.
Засунув мокрые руки в карманы, она притворилась, что пальцы дрожат от холода, а не от злости, почему-то поднявшейся изнутри. «Где ты был, когда был так нужен мне?» – бился вопрос, но, встав напротив Павла, она спросила об ином.
– Ты знал кто я? Знал, что он сделал? – эти вопросы ударили по, в сущности, молодому парню как пули из револьвера. Точно в грудь и прямо в сердце.
В полутьме, разбитой рыжими тонами от сияния близлежащего фонаря, его зрачки расширились, а дыхание участилось. Реми даже услышала, как ускорилось сердцебиение, прежде чем он вскочил, и она попала в капкан его тяжёлых рук. Ошеломлённо замерев, она чувствовала, с какой затаённой силой брат прижимает её к себе, будто не веря, что всё наяву и Реми рядом.
Неподалёку раздалось негромкое фырканье, слышимое только ей. Рене эта сцена пришлась не по нраву, и девушка впервые подумала, как же это странно для него – видеть сестру в объятиях человека, которого она тоже
