Время вороньих песен - Мара Вересень
Я сунула пальцы под манжет и вытащила деревянное колечко, обмотанное нитками. Топорщились помятые перышки, тускло отблескивали бусинки, мотались на привязках мелкие куриные косточки. Сильный… Такой характер орочьей поделкой не перебороть.
– Глупости все. Грубит, дурой выставляет, смотрит как на пустое место. Особенно теперь. Я ему что эти вот кости с перьями поперек горла. Злой он.
– Не злой. Злой в глаза грубить не станет. Не любил просто. Не знает как это. Только вы ему сразу приглянулись. Коршуном следил, птичья суть. У ведьмов обычно сразу видно, на чьих крылах летает, а этот прячется. Вот как вы пришлую душу. Он хоть ведьм, но темный, а темные за свое горло вырвут. Так что манок лучше поближе к телу держите.
– Не верю я в это.
– А тут верить не обязательно, оно и без вашей веры сработает.
– Не работает. Да и не хочу я. Пустое все. Уходи.
Я сжала руку посильнее. Хрупнуло. Боль резанула ладонь. Треснувшее дерево выстрелило острым краем, пропоров кожу до крови.
– Уходи.
Перевернула ладонь, остатки оберега-приворота посыпались на пол. Тут, у порога, моя ураганная чистота еще держалась, и перья с нитками и бусинками расселись золотистой пылью. Я посмотрела на орчанку. Она кивнула. Не то прощаясь, не то соглашаясь с тем, как я поступила. Взгляд у нее был как у того, кто все сделал правильно, или хотя бы постарался. Я поднялась и закрыла дверь. Не знаю, когда она ушла.
Сначала я перекопошила все свои вещи. В особенности платья и белье. Ныла оцарапанная рука. Сегодня все хотят моей крови. Вон, даже трость глазками-камнями блестит. Но ей уже перепало пару капель – я цапнула, забывшись, и теперь птичьеголовое навершие выглядит сытым. Хоть кому-то мое угощение по нраву. А то одному клювоносому чай не тот, а другой еду из моих рук брать брезгует.
Ничего нового я в шкафу не нашла, а в процессе поняла, что голодная. Хотелось бы крови, но кусать только разве себя за локти. С тем, какие выводы сделают дознаватели, я сделать ничего не могла. Пожарила отвергнутую вороном печень, заварила кофе. Хватит с меня чаев. И только усевшись за стол, поняла, что от окна тянет. Либо я сама не закрыла, либо дом опять в самостоятельность играет. Помимо сквозняка на подоконнике обнаружились разлапистые птичьи следы и обломок колючей барбарисовой ветки с тремя уцелевшими алыми ягодами.
5.2
Утро началось шумно и бодро. За неделю я уже и забыть успела, что так бывает. Пока я собирала себя, в очередной раз напоминая, кто я, где и почему, и задавалась вопросом, кому все это нужно, одевалась и спускалась вниз, терпение того, кого мне не хотелось впускать, приблизилось к точке кипения. Теперь главное дверь открыть так, чтоб не забрызгало. Ему бы у светны Левин поучится отношению к служебным обязанностям.
– Недоброго утра, ведан надзирающий офицер. Какого дем… Какое дело привело вас ко мне в такую рань и в таком прекрасном расположении духа, что хочется на всякий случай прочесть пару экзорцизмов? – лучезарно улыбнулась я.
– Чтобы грубить представителю власти, нужна либо недюжинная смелость, либо таких же размеров глупость, госпожа Арденн. Полагаю, в вашем случае это второе.
Он хмуро глянул на меня, отодвинул вместе с дверью, прошел внутрь и направился к столу-прилавку, снова, как в прошлый раз, уселся в мое кресло. Бросив шляпу и перчатки на стол, расстегнул пальто и полез во внутренний карман. Я попыталась припомнить, не пожелала ли я вчера случайно чего-нибудь странного. Но кроме кусания локтей ничего в голову не приходило.
– Вам особое приглашение нужно? – осведомился Пешта, добыв из недр футляр. Открыл его.
Я прошествовала к стулу, уселась. Внутри коробочки было нечто, напоминающее набор для взятия крови. Иглу я уже как-то видела. Еще там был флакончик, лезвие и трубка.
– Руку.
– Отчего сразу не душу?
– К чему мне пропащая душа?
Если мне повсюду намеки мерещатся, это просто нечистая совесть или паранойя опять разыгралась?
Подала вчерашнюю руку, уже и так пострадавшую от кровопусканий. Палец он рассадил мне не жалея. Наполнив флакончик, очистил заклинанием инструменты, одарил меня салфеткой и попросил расписаться в вытащенном на замену футляру документе.
– А говорили, что душа не нужна.
– Это согласие на вскрытие могилы, а не договор подчинения.
– Вот так заранее? Полагаете, меня придется дважды упокаивать?
– Зачем вы это делаете? – спокойно спросил он, протягивая мне ручку, хотя с него бы сталось таким же тоном предложить расписаться кровью.
– Делаю что?
– Провоцируете меня. Вам нравится, когда вам грубят?
– А вы считаете, что ведете себя вежливо?
Примерно с минуту мы буравили друг друга глазами, потом поняли, что это может длиться бесконечно и одновременно оборвали взгляд. Я расписалась.
– Это все?
– Даже чаю не предложите? – попытался улыбнуться Пешта.
И кто тут кого провоцирует, интересно знать…
– Довольствуйтесь кровью.
Воздух словно наэлектризовался, жесткие волосы ведьмака чуть встопорщились. Пешта дернул уголком рта, и шрам на щеке сделался заметным. Нарочито медленно и аккуратно надзирающий офицер сложил документ и убрал его в карман. Положил руки на стол, сцепил в замок. Обычные руки с коротко подстриженными ногтями, чуть обветренные, будто он чаще носит перчатки в кармане, чем на этих руках. Не слишком длинные, но подвижные пальцы, и маленькая круглая родинка у основания большого, сбоку на запястье. Пешта легонько постукивал ребрами ладоней по столу, и она то пряталась под манжет рубашки, то выглядывала…
Я вздрогнула, когда он заговорил. Сквозь зубы. Будто если он откроет рот пошире, наговорит лишнего. Мне бы так уметь… Я что ни скажу – все лишнее.
– Вы понимаете, что в настоящий момент вы единственная подозреваемая, несмотря на то, что против вас нет ни одной прямой улики, но косвенных столько, что
