Время вороньих песен - Мара Вересень
– Позвольте я вызову вам экипаж. Вы ведь не согласитесь, чтобы я вас проводил?
– Разве что до экипажа.
Вампир галантно помог мне облачиться в пальто, проводил, остановил экипаж. И руку поцеловал. Запястье. Не обнюхивал, как раньше, прикоснулся губами, и от прикосновения зубов, такого осторожного, как он кофе пробовал, меня бросило в жар. А еще накатило чувство… Пить захотелось так сильно, что горло свело, я дернулась и оцарапала кожу. На месте царапины набухла рубиновая капля в цвет камня на подарке. Асгер резко отпрянул, поймал мой взгляд.
– Вы… Вы меня слышите… – изумленно проговорил он. – Ваши глаза… Я будто в зеркало смотрю… Зеркало! Я недалекий болван. А вы… и правда, нечто волшебное!
Он подмигнул, улыбнулся клыкасто и коснулся одного из зубов кончиком языка. Все-таки успел попробовать, паразит. Но тут я и сама виновата. Нечего дергаться, когда вампир изволит ручку целовать, так и без руки можно остаться.
– Теперь-то едешь? – спросил с облучка тролль, тот самый, с самогоном.
– Едет, – ответил за меня Асгер и даже адрес назвал. Я и поехала. А перчатки в кафе остались. А брошь – со мной. За брошь можно дюжину пар купить, но я не стану ее продавать. Пусть будет. Красивое, а мне нравится все красивое.
Посылку доставили едва ли не сразу же, как я приехала домой. В ней были новые и очень красивые перчатки из гладкой кожи с тисненым рисунком стилизованного пламени на уголке отворота, точно по мерке. И записка с двусмысленным пожеланием беречь руки.
Не успела я отойти от двери, как в них снова постучали.
На крыльце стояла орчанка, старая. Она щурилась, будто видела плохо.
– Ты Малена Арденн? – глухо спросила она, и голос показался знакомым.
Глава 5. Связи
5.1
Что бы вы обо мне ни думали, не думайте дальше
– Я Малена Арденн, – подтвердила я, вглядываясь в лицо и холодея от осознания… – Бальца…
– Я, хозяйка. – И опережая меня. – В дом не пойду. И звать не смей. И сама порог не переступай, так все скажу.
– Что с тобой стало? – я припала к косяку, вцепившись в него пальцами. У меня не укладывалось в голове, как полная сил женщина, здоровая и крепкая, за столь короткое время превратилась в старуху. Слезящиеся глаза подслеповато щурились, посеревшая кожа повисла брылями, рот смотрелся щелью.
– Стало… Не держит меня больше ничего. Печать держала. Держала бы и дольше. Усадьба стоит пока. Вы вот еще тоже есть. На дознание меня вызвали. Опять спрашивали, кто к хозяину наверх ходил, когда и как надолго. Переглядывались. Ведьмак, что в доме был, вышел и вернулся с темным. Тогда-то они печать и нашли. Я проданная душа, хозяйка. Раньше так заведено было, чтобы слуг к семье привязывать. Вот как в этом доме пленный дух сидит, так и я Арденнам подчиненная была. Молчала, когда велели молчать, и делала, что велено, всегда почти. Не стала бы я говорить ничего, только когда печать снимают, первые часы ты и хозяину не слуга, и себе не хозяин. И все, что молчал, наружу лезет опарой. Особенно крайнее. Так что знают они про вас. Мало, но что были там – знают точно. В Дат-Кронен почти после свадьбы сразу, хозяин велел вас поить, чтоб понесли скорее. И самый годный день высчитал, а я решила, что не родится от тени человек, только жуть одна, потому кольца обратные плела. Орочья магия не похожа на другие, ее на теле не видно. И защитит, и беду отвадит. И прочее всякое.
Пошел мелкий дождь, залил крыльцо и шуршал по зарослям и стеклу. Стекла дрожали. Сквозь них были видны искаженные силуэты странных фигурок на витрине. Капли скользили и казалось, что фигурки пошевеливаются, будто кто-то дергает их за невидимые нити. А Бальца продолжала рассказывать, как тяжело умирала мадам Арденн и клятву стребовала, чтоб детей у Огаста не родилось. Как тайком кровь у меня взяла, и ездила с мадам в Нодлут, чтобы лавку на меня заклясть. Как та же мадам говорила, что лучше мне беспамятной, чем с таким жить.
– Что меж вами и хозяином было, я того не знаю, помню только, что разный он был, будто не он, а другой кто. Может так и было. Потому и чай, и наговоры, и то, что хозяин приносил, в еду сыпала. И каждый месяц заново плела. Много тьмы, много крови. Печать подчинения за мысли тоже наказывала, но нас сызмальства боль терпеть учат, чем сильнее боль, тем лучше оберег, да жертву еще. Куры на многое годны, не только в пирог.
Она была от меня на расстоянии руки и сначала мне хотелось ее ударить. Я даже предствавила, как бью с размаха по этому дряблому лицу, как вздрагивают щеки и откидывается голова, и как Бальца падает навзничь на мокрую дорожку или в пожухлую прошлогоднюю траву. Кулаки сжались… Но я спрятала их, сцепив руки узлом и прижимая к себе, и села, съехав по косяку – одна нога на пороге, одна в доме.
– Как хозяина не стало, в ту же ночь вам все собрала, пока эти стервятники не растащили. Плетенки убрала. Трость только вашу испортила…
– Ты? Но разве… Кто-то чужой был, я… Запах чужой был…
– Может до того и был кто, темным замки не преграда, они через эту тьму ходить могут. Так и ходили. Прямо в кабинет наверху. Голоса слышно было, а что говорят – нет. Вы Арденнов не вините сильно, столько в подчинении жить и себя не изгадить невозможно. Еще предки их Крево запродались. Я-то одна, а они – всем родом. Как могли так и жили. И мадам и муж ваш. А что у вас душа заемная, они не знали, и я не сказала. Ни им, ни на дознании. И вы молчите. Вам теперь тут жить.
– Надолго ли?
– А это теперь вам решать. А я помогла малость. Сразу на темного плела, что сирень смотрел, а потом решила, что молодой слишком, да и темный, опять же, ведьмак понадежней будет. Хоть и сложно. Сильный. Я такой силищи за всю жизнь не видела. Вы только плетенку не трожьте. Чем дольше при себе носить, тем лучше. А еще лучше, когда к телу ближе переложить.
– Что? Что ты несешь?
– Так за
