Змей Рая - Мигель Серрано
Настоящее — то, что оставил ты дома,
И совершая паломничества,
Бродя бесцельно от чащи к чаще,
Ты не обретаешь ничего —
Даже пройдя от Бенареса до Мадурая.
Ведь если ты не отыщешь свою душу,
Мир останется только иллюзией.
Где же то место,
Где ты сможешь утолить жажду души?
Будь крепок и путешествуй внутри своего тела,
Ведь только там твои шаги будут тверды.
Хорошенько подумай об этом, сердце мое,
И не ходи ни в какие другие места.
Тени храма Бадринатх стали сливаться с темнотой ночи, и вскоре в небе засияли звезды.
Обратная дорога из Бадринатха была легкой, поскольку склон спуска был не таким уж крутым. Подойдя к перекрестку, где дорога из храма Вишну пересекается с дорогой из святилища Шивы в Кедарнатхе, мы встретили караван из Гуджератха. Их вожаком был мужчина лет восьмидесяти, он приказал нам остановиться, протрубив в огромный рог. Потом он выступил вперед и объявил, что он — аюрведический доктор, а также гомеопат из Вадодары. Он рассказал, как его караван пришел из Кедарнатха, неся огонь Триджугинараина. Они поддерживали это пламя в большой жаровне, постоянно подкладывая новое топливо, и были намерены принести его в свою страну. Старик объяснил, что огонь этот изначально был зажжен в Кедарнатхе тысячи и тысячи лет назад, на праздновании свадьбы Шивы и Парвати, и с тех пор ему никогда не позволяли угаснуть. Потом, со слезами на глазах, доктор в тюрбане коснулся моего лба пеплом святого огня, и произнес:
— В течение трех месяцев все твои грехи истлеют в этом огне, и ты сможешь осознать свои величайшие надежды и устремления.
Потом он вновь дунул в олимпийский рог, и караван пришел в движение.
Я остался на краю дороги, размышляя о подобии этого огня и пылающего между глаз лунного камня. Долгое время я думал об этом, а потом мои мысли сложились в слова молитвы:
— О, господин йоги, о, Христос Атлантиды, пусть этот брачный огонь благословит и мою свадьбу — соедини парные святилища на горе Нилканте и в моём хребте, разделенные моими грехами — так чтобы я мог одновременно служить в обоих храмах, в один день и в свете одного солнца. Пусть огонь Триджугинараина поможет мне вырастить крылья, как Змею, так, чтобы я сумел достичь Утренней Звезды, звезды Его–Ее!
За время долгого совместного паломничества мы с Наилвалом стали друзьями. Он пожелал, чтобы я посетил его дом в Паури и познакомился с его женой и малышом, прежде чем покину Гималаи. Потому мы спустились в этот красивый горный городок, примечательный необъятными видами гор, которые можно наблюдать только здесь. Я был глубоко тронут тем приемом, что оказали мне Наилвал и его семья. Ортодоксальный брахман, он подал мне особую пищу, приготовленную его женой. Сам он не ел, а присев рядом со мной, заговорил со счастливым лицом:
— Жизнь для карма–йога, такого, как я, состоит в выполнении собственного долга, своей дхармы. Этого достаточно, ведь остальное будет сделано Господом, которому видно всё. Теперь я узнал, что глупо не разделить трапезу с чужеземцем или отказать ему в приюте. Я счастлив, что ты здесь, и что моя жена подает тебе на стол, и что ты обедаешь под моей крышей. В конце концов, все люди братья, всем нам приходится страдать, и у всех одна мера стойкости.
Потом Наилвал показал мне игрушки, которые принес своему ребенку; это были куклы, и он держал их так нежно, будто баюкал дитя.
Я часто вспоминаю об этом благородном друге, сыне Индии; исполняя свой долг, он всегда был честен и справедлив, и он сопроводил меня к вершинам гор. Он проводил чужеземца в самое тайное из святилищ своего бога, и с щедростью принял его в келье собственной души. Он был, как и сама Индия: открытая и тайная одновременно; сдержанный, но любезный, как сестра или мать к тому, кто измучен жаждой вечности.
Наилвал поднял руку и указал на Гималаи, простершиеся на сотни миль, до самого горизонта, будто цепь белых гигантов или титанов.
— Мы были там, — сказал он. — Слева — Нилканта, а дальше за ней — четыре столпа трона Шивы.
Вглядываясь в чистый горизонт, я думал об этом необычайном народе, создавшем мифологию настолько же гигантскую, что и вершины гор, окружающих их страну. Сами эти горы были едины с их душой. Один из пиков был горлом Шивы, другой — троном Вишну или убежищем их Мессии. Каждая гора имела историю и была живым символом. Потому, как и большинство народов, воспринимающих природу символически, они навсегда были приговорены к вечному и неизмеримому. Чтобы выжить в повседневности, чтобы не затеряться навсегда в слоях иного мира, им пришлось выстроить сложную структуру — так что они стали жить, почти полностью руководствуясь формулами и предрассудками застойной теократии. И всё же, чем уже становилась их жизнь, тем больший простор обретали метафизические представления. Они не имеют реальных способов измерить мир вокруг себя, и потому часто остаются непонятыми. Их единственная мера — символизм высоких гор и грандиозной философии, в свою очередь, предопределенной этими вершинами.
Горы у нас в Чили так же великолепны, но мы еще не истолковали их и не воплотили в наших душах. Мы еще не открыли богов и титанов, которых хинду нашли в Гималаях. И всё же, та же божественная сила, что живет в горах Индии, может быть обнаружена и в скалистых Кордильерах Анд.
LIV. Мир в кристалле
Было бы невозможно покинуть Индию, не рассказав о сестре Райане. Первый раз к ней меня привел Брат безмолвия, Сунья Бхаи. Он рассказал, как слушал ее молчание — и оно оказалось лучшим из всех, что он слышал.
Сестра Райана принадлежит к очень древнему магометанскому роду из Хайдарабада, но верит в перевоплощение и почитает Кришну. Как и поэт Кабир, она входит в число суфиев, и по причине магометанского происхождения, обладает значительно большей индивидуальностью, чем обычный хинду. Я не смогу представить, чтобы ее тело обратилось пеплом на костре из сандалового дерева; наоборот, я думаю, она обретет вечность в собственной телесной форме. Она говорит, что у нее пять тысяч жизней — но я склонен верить, что ее жизнь в этом мире единственна.
Я всё еще живо помню, как она пришла ко мне
