Гесериада - Автор Неизвестен
Делоисполнитель Гесер берется упразднить в мире эту смуту на том непременном условии, что, по совершении этого подвига в мире (yirtinčudu kürci, amitan-u tusa bütügegsen-ü xoyin-a, xayan ečige-yin minu xan orondu sayuxu kešig nada buija! S. 4), божественное наследие Хормусты — блаженное небо Тушит — унаследуют не его братья, мирящиеся с социальной неправдой, а сам он, Гесер, или Цзуру, т. е. «в муках родившийся», как прозвали его от того, что «мать при родах его очень мучилась».
Всезнающие волхвы, предсказав и имя, и социальное предназначение героя, и его родителей, как бы с иронией прибавляют: а будет ли то непременно божественный сын самого Хормусты-тэнгрия, то нам недоведомо (bide ese medebe, S. 6).
Таким образом, каждая деталь в символике сказания оказывается существенным показателем, и потому мы должны усилить внимание, прислушиваясь к течению повествования Гесериады то сказочного, то юморизирующего под прикрытием фантастического буддийского орнамента.
Впервые появляется Гесер на земле в виде странного существа: сверху — ястреб, а снизу — человек, и пристально смотрит на свою будущую мать. Ей он открывает себя: «Сверху я как птица оттого, что род мой свыше нельзя постигнуть (degedü nayacunar-iyan ülü medekü minu), а снизу я как человек оттого, что мне надлежит принять тленную плоть (minu egüdügsen beiye-ben ebden irejü bile bi! S. 7). He те же ли это простые слова, но только в буддийской оправе: душою, мыслью моею я — как вольная, хищная птица ястреб: кто и что нам скажет о ее рождении, если то даже и премудрым волхвам неведомо. А в земном понимании — я буду просто человек».
«От имени верховных тэнгриев ныне я ищу достойную женщину, чтобы возродиться. И сколько ни надобно возрождаться, все же я родился бы только от такой достойной женщины (eyimü sayin ekener-tü) иначе мне пришлось бы остаться как я есть» (ügei ci bolba bayinamja bi! S. 7). Достоинства же эти заключаются, как видим ниже, в злоключениях и бедности матери Гесера; но без них, оказывается, была бы бесцельна и даже невозможна и самая его миссия.
Одна и та же мать родит, как определено свыше, и Гесера и его божественных сестер-сподвижниц, всегда потом являющихся к нему и в трудные минуты, и в часы дум-созерцаний (diyan): одна, по имени Boa Dongcong Garbo, или по-монгольски Degere tenggri-ner-i ejelegci, т. e. владычица верховных небожителей; другая — Ariya Avalori Udkari или Luus-un Xad-i ejelegci, т. e. царица преисподних драконовых ханов, и третья — Jamco Dari Udam или Daxinis-i ejelegci, т. e. царица фей-дакинисс. Итак, у земного Гесера, как и у всякого человека, три сестры-думы, вместе с ним являющиеся на свет: Высший (общественный) Идеал, Личный (низшего порядка) идеал и Мечта. Все сестры родятся «по-буддийски», выпадая у матери кто из темени, кто из правой подмышки, кто из пупка: один Гесер родится у матери «положенным путем» (yosulu möriyer, S. 10), как обыкновенный человек.
Родится же Гесер таким невзрачным, беспокойным и злым на язык (xoratu keltei, S. 11), что мать едва могла устоять перед искушением тут же и «убаюкать» его в яме, вырытой на четырех (dörben ere beiyelü yau-du ölögeyidükü), за что впоследствии, по закону причинности, и попадает в адские бездны, предоставляя сыну подвиг спасения своей матери. По поводу некоторых своих физических недостатков младенец так успокаивает свою мать: «Ничего, что косоват — все равно на чертей придется косо смотреть. Ничего, что хромоват — все равно врагов топтать». В дальнейшем увидим, что эти черти и супостаты как раз и есть те сильные пожиратели слабых, которых Гесеру предопределено ниспровергать... Что же касается матери, то она не прочь закопать новорожденного и по другой причине: она ожидала, что и Гесер, как его идеальные сестры, оправдает свое безгрешное зачатие и тотчас же, как и те, сам улетит в какое-нибудь свое сказочное царство, но Гесер, это «дитя греха» (nigültü köbegün), как она тут же полушутя называет его, остается и прямо заявляет, что хочет долго жить.
Итак, кто же родители Гесера? Названный отец — ссыльный разжалованный, бедный княжеский родственник, дряхлый старик Санлун, живущий в степном захолустье, в полуюрте «с птичье гнездо» и промышляющий ловлей полевых грызунов. Мать — приживалка Цотон-нойона, тоже изгнанная в ссылку вместе со стариком Санлуном. А подлинный виновник его рождения — волхв Ова-Гунчид, по прозвищу «царь гор» или «горный атаман», который как-то случайно встретился с Амурчиной в глухой степи и напугал ее своим видом... до полного беспамятства. В дальнейшем повествовании Гесер имеет дело с шайкой горных разбойников в триста человек, которые в шутку или всерьез намекают Гесеру о своем «маленьком родстве» с ним...[11] Действительные обстоятельства рождения героя в сказании искусно завуалированы штрихами из буддийской мифологии, и, по-видимому, трудность их вскрытия вполне соответствует рискованности положения автора в социальной среде его эпохи. К этому вопросу придется, впрочем, возвратиться еще не раз. Как бы то ни было, важнейшее обстоятельство в сказании — рождение героя — представлено скорее в виде пародии на высокий стиль изображения чудесных обстоятельств, чем в тоне безыскуственной искренности.
Каковы первые подвиги Гесера, или в «муках рожденного» Цзуру, по завещанному свыше искоренению смуты? Цзуру чудесно распложает скот своего названного отца, Санлуна, путем... приворотных слов (xubilyan-iyer sibsijü, S. 13), или заговоров (irögel irögelekü, S. 10), или чудодейственной пастьбы скота. Но похоже, что тут дело не обошлось без прозаической помощи его настоящего родителя — горного атамана. Но только без участия его идеальных дум — небесных сестриц. Подводя в конце первой песни итог всем своим детским деяниям, Гесер не упоминает этого, почему и мы перейдем к первому настоящему его подвигу.
Цзуру-Гесер уничтожает двух оборотней: черного ворона и святого ламы. Первый выклевывал детям глаза и ослеплял их, а второй откусывал детям языки и делал их навек немыми. Но Гесер убил ворона, поймав его в свою западню; а ламе самому выкусил по глотку язык своими крепкими с младенчества зубами, по поводу которых он утешал свою мать. Обычный сказочный подвиг. Но символика тут слишком прозрачна, чтобы не быть предосудительной для буддийского героя саги: он начинает уничтожение в мире смут с уничтожения лам, которые имеют обыкновение под видом благословения откусывать языки у детей. Ведь с детьми общепринято сравнивать простой темный народ, с детьми, которых заставляют «прикусывать языки», и весь век молчать, как немые, не одни только ламы, этот всесильный орден «желтых» феодалов, но и «черные вороны», господа, «черные» феодалы всяких степеней и
