Гесериада - Автор Неизвестен
Вскоре после этого Гесер едет в гости к Цотону на пир по случаю свадьбы его сына. По дороге в степи он привязывается к знатному ламе, тоже ехавшему на ту же свадьбу к свояку Цотону, и требует уделить от своих щедрот что-нибудь для свадебного подарка, хотя бы коня, на котором тот ехал, или шубу со своего плеча: ведь он человеколюбец-лама (Ci xamuy-i nigülesügci yeke lama buyu!). Возникшая драка грозила окончиться худо для ламы, но, благодаря заступничеству подоспевшего любимого дядюшки Царкина, Гесер отпускает ламу, ограничившись на этот раз угрозами.
Цотон принимает Гесера с подобающей честью: на полу у дверей, не предложив и куска мяса, в то время как все знатные гости едят, пьют и веселятся. Тогда Гесер озорски требует дать ему кусок баранины, который Цотон собирался положить себе в рот; Цотон же в ответ сулит ему всех чертей: и черную землю, и мокроты больных, и всяческую падаль. Постоянно иронизирующий и издевающийся над «господами» Гесер не пропускает и здесь хорошего случая при всем честном народе осмеять нойона: слушайте, добрые люди, что мне посулил в дар добрый князь-барин: и свою землю, и даже ваши болезни! Буду теперь и я, как нойон; не сметь впредь под страхом лютого заклятия (ja ügei yeke sibsiy) даже корней копать на моей земле, не сметь без моего позволения ни заплакать, ни чихнуть, ни кашлянуть. (Asayul-ügei uyilaxuia-ni, asayul-ügei xaniyaxuia-ni: ja ügei yeke sibsig, S. 314).
На основании вышеизложенного можно так резюмировать буддологию Гесера и Гесериады, которые явно симпатизируют буддизму, противопоставляя его, невидимому, китайскому конфуцианству, этому «культу мертвых».
Будда заповедал уничтожать в мире социальную неправду, а следовательно, уничтожать или обезвреживать лам и нойонов, как «сильных, пожирающих слабых». Ниспосланием в мир таких усмирителей смут заведует Хормуста-тэнгрий со своими приближенными. Следует поэтому знать по именам весь этот штат помощников будды, жизнерадостных, как олимпийцы, и веселых до того, что за попойками и играми способны даже забывать повеления самого будды о ниспослании в мир усмирителей, как это и случилось, например, при ниспослании Гесера. Правда, забывать не совсем, а только... лет на 200... Не следует особенно доискиваться, кто этот будда, олицетворяющий социальную справедливость, что кроме этого, самого важного, содержится еще в учении будды, и что иное означает нирвана, кроме обыкновенной смерти, между которыми во всех случаях ставится знак равенства. Следует, пожалуй, ставить и храмы в честь воплощений будды и его помощников, но предпочтительнее творить это доброе дело за счет, например, купцов, по самому термину обманщиков и воров, а самые храмы — ставить довлеющими себе, в таких безлюдных пустынях, как знаменитое урочище «Умиротворяющего Цзу», где по безлюдью не заведется лам, почему и не придется предварительно вырывать у них языки, пока они не успели выкусить языки у детей и сделать их навек немыми. В такую веру надлежит и обращать, но только обращать по возможности вольных казаков, как те 300 горных бродяг, которых обратил в истинную веру Гесер, применив при этом простейший способ убеждения: сначала навести страх, а потом действовать неотразимой силой силлогизма:
Разбойники: Итак, милосердный Богдо, мы согласны поступить по твоей воле, какова бы ни была твоя воля: если б даже ты и казнил нас лютейшею из казней. (Ja, xayirxan Boyda, alaxu yin mayu-ber aiabala ci, yambar jarliy bolonom? cinu jarliy-iyer bolonam! S. 26.)
Гесер: Что там за моя воля? Отдайте моего хорька! (Nada jarliy ügei bisyu? Kürüne-yi minu аса!)
Разбойники: Что там за твой хорек? Поступим по твоей воле! (Kürüne cinu ügei bisyu? Cinu jarliy-iyer boluiya!)
Гесер: А раз поступать по моей воле, то снимай свои волосы и бороды! Принимай веру и обеты! (Minu jarliy-iyer bolxu bolosa, saxal üsün-iyen ab, nom sajin-du oro, bacay saxil ab!)
Нет сомнения, что именно эти 300 забритых в истинную веру разбойников и составляют впоследствии трехсотенный отряд Гесеровой гвардии (300 хошучинов), хотя об этом прямо нигде и не сказано. Факт важный и глубоко знаменательный.
Понятно, что в такой запорожской теории веры и способах ее пропаганды лицемерные монахи могут усматривать и злую пародию, и кощунство... Но нельзя совсем отбросить и предположения, что и храмы Гесеру могли созидаться по такой же приблизительно культовой теории, по какой и сам он строит храмы буддийским святыням.
Во второй песне рассказывается об огромном подвиге Гесера по искоренению зла на земле: о поражении черно-пестрого тигра Северной Страны, со сказочно огромным телом и способностью замечать человека уже за сутки пути от него, а за полусутки — его проглатывать. Этот подвиг возмужалому герою предписывают все три его думы, «победоносные сестрицы» (ilayuysan yurban ügüi ni), от имени которых обычно является ему в видении одна последняя, Jamco-Dari-Udam, или Царица Грез. В этот важный поход он берет и старшего брата своего, Цзаса-Шикира, и всех 30 богатырей, для которых предписывает строгий стратегический план и располагает их войска специальными фалангами. Он называет каждого по военным прозваньям: Ястреб, Беркут, Орел, Барс... Завидел тигра Гесер, увидал тогда его и любимый брат, Цзаса-Шикир, в образе дымящейся горы. Где, где он? Хотят видеть и все прочие богатыри. «Не спрашивайте!» — говорит Цзаса. «Куда б ни влекли нас незримые Гесеровы бразды, туда и пойдем мы не глядя» (Dayu ügei yabu ta! Ülü üjekü Geseriïn jhrya xayur botosa — tegüber yabuya! S. 59). — Северный тигр побежден все же не в битве, а военною хитростью Гесера, который сам бросился ему в пасть и вырвал глотку.
В третьей песни речь идет о своеобразном опыте Гесера: если и не завоевать китайский трон оружием, то стать доподлинным зятем китайского императора и в этом положении упорядочить в Китае дела управления страной.
Выделяя эти две темы (покорения страны Северного тигра и умиротворения Китая) в две особые песни, сказание тем самым останавливает на них особое внимание, как будто бы давая повод видеть здесь действительные исторические события в сказочно-аллегорическом изображении.
Китайские подвиги Гесера изображаются так. С горя по умершей жене китайский хан впал в безумие, а сановники его, при таких трудных государственных обстоятельствах, только и делали, что заседали. Умнее всех оказался некий дворянин (darxan), один из семерых братьев-плешивцев, по прозвищу Шалый Пустомеля (Sabaya ügei sarkirayul xujiyir. S. 62). Он надоумил обратиться с просьбой об исцелении сумасбродного хана к мифическому
