Нестандартный ход 2. Реванш (СИ) - De Ojos Verdes
Но в тишине прозвучали иные слова, выданные с завидным спокойствием:
— Я-то чиста, а вот ты, поскольку водишься со всякой нечистью, не могу быть уверена. Поэтому больше никаких незащищенных половых контактов, Разумовский. В следующий раз — даже не смей!
Если его и удивил её прогноз на будущее, виду он не подал, продолжая сохранять безучастность.
Элиза развернулась и на негнущихся ногах удалилась.
Натягивая в коридоре платье и хватая с банкетки закинутый в начале своего прихода телефон, она поклялась не отступать. Это только начало.
Дверь квартиры захлопнулась бесшумно.
Словно никто из неё и не выходил.
А потом образовалась зудящая неестественная тишина.
Словно никого здесь и не было.
И только едва уловимый флер безысходности и мучительной тоски свидетельствовал о том, что совсем недавно двое схлестнулись в заведомо проигранной схватке.
Глава 11
«B такие моменты хочется чего-нибудь крепкого. Жаль, что c коньяком дела обстоят лучше, чем c объятиями». Виталий Гринберг «Счастливое нечто»
В темноте глухо щелкнул замок.
Элиза откинула голову назад и уперлась затылком в стену, прикрыв веки. Постояла так несколько секунд, а потом прижалась к поверхности всем корпусом, чтобы следом стечь безвольной массой на пол, прижав колени к себе. Руки на автомате потянулись к обуви, и девушка сняла туфли, небрежно отодвинув их подальше освобожденным мыском. Намучилась сегодня держаться на них, пока её...
Непроизвольный судорожный вздох слетел с губ, словно сигнал о том, что уже можно не притворяться. Одновременно с ним она качнулась вправо и легла боком на неровный натуральный паркет, истертый нещадностью времени.
За свои неполные двадцать восемь лет Элиза так и не поняла: не уметь плакать — это сила или слабость?..
Если бы умела плакать, когда душа выламывает ребра в агонии, может, и жила бы легче? Правильнее? Человечнее?
Но вместо этого сейчас приходится лежать, обнимая себя за плечи и ждать, когда внутренняя стихия уляжется. Надеясь, что после… от тебя останется хотя бы что-то годное.
Всегда так. И легче не становится. Просто куда-то внутрь укладывается, копится груз, который тянет ко дну с каждым разом всё интенсивнее и стремительнее.
Девушка перевернулась на спину, подтянув ноги к груди, и оплела их, подобравшись в позу эмбриона. Взгляд, потухший и бессодержательный, уперся в потолок. Будто тьма на нем была какой-то другой, отличалась от всего остального пространства коридора, и там кто-то оставил для неё инструкцию, как пресечь необратимый процесс самоуничтожения.
Сознание превратилось в маятник с бесконечно раскачивающимся стержнем. В одну сторону — ей хочется сожрать себя за сегодняшнее падение. В другую сторону — ей хочется повторить всё от начала до конца, смакуя эмоции Ромы.
Разве не понимала она, что это ловушка?.. И не ему вредит, не его ломает? Сама разрушается, распадается на никчемные лоскутки, кичась мнимой победой?
Понимала, черт возьми! Прекрасно понимала!
И вместе с тем... не могла поступить никак иначе!
Быть для него пустым местом оказалось слишком… слишком невыносимо. Будучи разделенными всего парой-тройкой этажей, оставаться недосягаемыми друг для друга. Сталкиваться везде и сохранять безразличие, демонстрируя всем, какими адекватными бывшими они могут быть.
Четыре месяца она следовала изначальному плану — сосредоточилась на карьере: ей нужно было восстановиться в специальности, окончить брошенную когда-то магистратуру и параллельно решать, куда податься дальше, поскольку задерживаться в строительном сегменте никогда не желала. Четыре месяца стойкости духа. Четыре месяца относительного покоя.
И один случай на конюшнях, перечеркнувший годы упорной работы над собой, принятие безответной любви как опыта, через который многие проходят в этой жизни. Одна его фраза. Одно обещание.
Стало жизненно необходимым доказать этому мужчине обратное — он прикоснется к ней, если сама Элиза этого захочет. Идея не отпускала ее последние недели со дня свадьбы Влада, где состоялась короткая дуэль с Разумовским. Переросла в намерение сломать этого биоробота. И всё вышло из-под контроля, вылившись в восстание, которое толкнуло к безумию.
Почему именно сегодня, девушка не могла сказать. Может, так на нее повлиял ужин с бывшим свекром, а, может, ей просто хочется считать это подходящей причиной, наложившейся на игру во дворе кафе. Как своеобразный привет из прошлого, ностальгия, щемящее и дорогое воспоминание.
Аристарх Станиславович не сказал и не сделал ничего такого, что сподвигло бы ее на визит к Роме. У них состоялся нейтральный, но очень интересный разговор, под конец которого Элиза все же решилась спросить:
— Почему Вы позвали меня с собой? Мы с Вами никогда не ладили. Подозреваю, что в Ваших глазах я всегда выглядела грубиянкой и задирой.
— Но ведь ничего из этого нам сейчас не помешало вести занимательную беседу, — мужчина улыбнулся, едва заметно качнув головой в вопросительном жесте, — да и я не совсем так относился к тебе.
— Вот уж удивили. А как?
— С уважением и благоговейным ужасом, — она рассмеялась, не сдержавшись, — очень мало на этом Свете людей, способных нокаутировать мою мать. Это впечатляет. Хотя, в самом начале я был насторожен, не понимая, что могло связать вас с Ромой, и переживал, что ты ему не подходишь. А потом осознал, что ошибался. Очень сильно ошибался.
Он смотрел прямо, словно в самую душу, произнося последнюю фразу.
Сердце дрогнуло от этого признания. Сжалось тоскливо-тоскливо.
Девушка поспешила отвести взгляд, чтобы Аристарх Станиславович не прочел того, что не полагается видеть посторонним. Не узнал, насколько ей больно. Всё ещё. Всегда.
Заведение, в котором они сидели, было очень атмосферным, появлялось ощущение, что ты действительно в Италии, и ей показалось, что здесь даже пахнет, как в аутентичных тратториях Рима.
— Любимый ресторан моей жены, — вдруг поделился собеседник. — Как-то так сложилось, что она предпочитала все итальянское. В том числе — композиторов. Кстати, никто не знает, но Рому мы назвали так, потому что он был зачат именно в Италии, когда я поехал за Даной на их выступление...
Элиза сначала замерла на несколько мгновений, опешив от такой откровенности, а потом очень медленно повернулась к нему, восстановив зрительный контакт.
— Тебя смущает, что я делюсь с тобой личным? — блеснули насмешливо его карие глаза.
— Определенно точно смущает.
Но еще больше ее смущало, что перед ней сидела практически копия бывшего мужа. Это сходство время от времени заставляло затаивать дыхание, когда в той или иной интонации или в плавном взмахе руки она признавала Рому. Даже некая аура аристократичной сдержанности у них была одинаковой.
— Почему Вы не женитесь снова? — вылетело из нее следом непроизвольно. И девушка тут же пожалела об этом. — Извините. — Всё в порядке, не извиняйся. Продолжай. — Просто... прошло больше десяти лет. Вы очень молоды, и уверена, что с кандидатками тоже нет проблем. — Думаю, по той же причине, по которой вы с моим сыном все еще не развелись официально. В этом нет нужды, меня устраивает такое положение вещей. — Давайте сменим тему? — если ему хотелось ее поддеть провокацией, то получилось.
Она потом вспоминала об этом факте весь путь до дома. Сама ведь не один раз удивлялась, что Рома за годы не оформил документы. У него была возможность беспрепятственно развестись в одностороннем порядке. Но он этого не сделал. И Элиза запрещала себе думать, почему. Не хотела обманываться, будто не все еще потеряно...
А позже уже в квартире ее переклинило.
И на ум пришло в корне неправильное, чудовищное по отношению к себе, губительное решение. Сродни преступлению против собственного достоинства, гордости и чести.
Но процесс был запущен и необратим...
И вот сейчас она лежит растоптанная собой же, отдавая отчет всему, что натворила, и знает — всё равно пойдет дальше. Это тот случай, когда уже нет других вариантов. Точка невозврата преодолена.
