Неонила Криничная - Легенды. Предания. Бывальщины

— Возьмите меня к себе в лодку, добрые люди, — запросился старик.

— Нет, дед, — отвечали ему рыбаки, — нам и самим тяжело плыть, — трудно нам справиться, а тут еще тебя, старика, взять с собою! Нет, дед, иди себе с богом!

— Понудьтесь малость, ребятки, — снова взмолился старик, — возьмите меня в лодку: ей-ей, говорю, большую корысть от меня наживете.

Но рыбаки снова отказали ему. Долго просил ветхий старец взять его в лодку, так и не допросился.

— Ну хоть батожок мой возьмите, — просил их, — он очень тяжел и мне не под силу.

— Станем мы из-за твоего дрянного батога тратить время и причаливать к берегу, — отвечали ему с лодки.

Тогда старик бросил в лодку свой батожок, который рассыпался весь на золотые и серебряные слитки, а сам ушел в расселину скалы и скрылся из глаз изумленных рыбаков.

Ахнули рыбаки, да поздно за ум взялись. Так и не узнали до сих пор, где в горах северной части Онежского озера скрывается золотая и серебряная руда.

Семнадцати лет от роду зачал я работать. Не знал ничего. На Калмыковке работал в ортах. Однова отробились, горный смотритель Сартаков оставлят нас докатывать огни. И чо такое? Впереди как будто тачка гремит, кто-то еще робит. А все ушли, кроме нас.

Я спрашиваю:

— Дяденька, это чо?

— Дурак, это горный тачку катат. Знай горного!

Потом на Веселой робили в орте. Приходит к нам становой:

— Ребята, ступайте обедать.

Время не такое, да ежели становой велит — почему не пойти? Только вылезли — гора пошла. Всех бы захоронила.

Становой навстречу нам бежит:

— Вы как догадались, што гора пойдет?

— Да вы же нас обедать позвали.

— Не звал! Чо вы — с пьяных глаз?

Горный позвал, спасибо ему.

Однова на Касьме нарядчик бегал по всем ортам:

— Ребята, вылазьте, гора пойдет!

Выбежали, гора и верно пошла. Двое в ортах остались, не послушали, так их воздухом повыкидывало, на три сажени от горы отметнуло, зашибло.

А нарядчика никакого нет. Что за диво? Ребята потом догадались: это кричал горный батюшка.

В одно время на прииск приехал исправник в двенадцать часов ночи. Нарядчики все спали. Он их вытребовал, велел всех перепороть.

— Как смеете спать! Рабочие робят, а вы спите.

Рабочим приказал собраться, спрашивает:

— Хорошо ли нарядчики относятся? Жалобы есть?

Ребята помялись, потом говорят:

— Как не быть, есть. Дерут нас нарядчики нещадно, бьют правилкой.

Исправник разгневался, еще раз их перепорол, нарядчиков-то. И уехал. Рабочие говорят:

— Вот это исправник! С испокон века такого не бывало.

Больно уж добрый человек. Справки о нем навели. И вышло, что никакой исправник не приезжал. А это горный батюшка заступился.

Было еще так. Только начали новую шахту — ночью сделался шум. Выскочили из бараков — шахта ходуном ходит.

Горный батюшка пришел. Ворочает, ломает, только крепи трещат. Все изломал, всю шахту. Потом ушел.

Стали думать, как быть. Горному шахта неугодна. А место богатое, бросить жалко. Начали новую шахту. Добили до плавунов — вода! Еле вытащили забойщиков. Еще бы немного — потонули бы все. Старики-то и говорили:

— Не послушали горного, а ведь он, батюшка наш, знак подавал, што робить нельзя.

У нас не говорили: боже, помоги. У нас говорили: дай, горный!

(…) А был он вроде черта, только добрый.

Как на Казанах Петрова Кирюху задавило в машине через горного.

Была машинна избушка, промывальна чаша там стояла. А квартир не было. Кирюха Петров пришел, нанялся в контракт. Квартиру не дают, говорят:

— Иди в машинну избушку, живи.

На Троицу я позвал его в гости. Гуляли. Потом он говорит:

— Идемте ко мне.

Приходим. Ребятишки его заплаканы, притаились в углу на лавке.

— Вы чо? — Петров спрашивает.

— Дяденька — вот такой большой — плаху выворотил, из-под пола вылез. Твое все надел — шляпу, рубаху, чембары надел, пиво достал, пил, плясал и нас щипал. Потом разделся и в подполье улез.

Смотрим, ребятишки все исщипаны до крови. Пива нет, гулять нельзя.

Лекарь был Михеев. Позвали. Осмотрел: верно, исщипаны ребятишки.

Он и спрашивает нас, Кирюха Петров:

— Это чо?

— Горный приходил. Опасно тебе тут жить. Не угодил ты ему.

Я и говорю:

— Переходи ко мне. Не даст тебе житья горный.

Он и перешел со всем семейством. А в машинной избушке што ни ночь — песни, пляс, ходуном стены ходят. А никого там нет.

Петров робил помазилкой, машину мазал. Вот прошло две недели после Троицы, помазок у него в кулачья попал — затянуло ему всю руку, вот так, вот эдак вот кости размозжило.

Он и помер, Петров Кирюха. Одежа на нем была рваная, в крови, так и положили в машинной избушке на лавку, так и лежал пять ден — попа с Андобы вызывали, урядника Ларионова. Пять стариков тело караулили, батя мой караулил. Так и схоронили в рваной одеже. Начальство поскупилось: хоть бы рубаху справили покойнику.

А все из-за чего? Кирюха, как пришел на Казаны, выхвалялся:

— Я вашего горного не боюсь!

Горный-то не любил, когда кто выхваляется. Он тут хозяин.

(…) Вот была у меня смелость. И горного не побоялся.

На Троицких Вершинах машина стояла стара, бергальска. С Покрова ее прикрывали, воду отводили.

Машина прикрыта, а по ночам гремит. До утра гремит.

Все говорят:

— Горный, горный!

Я зову Голубцова:

— Пойдем, Поликашка, посмотрим, какой он есть — горный!

Поликашка сперва не шел. Все же уговорил я его.

Прибежали ночью. Забрались на сплотки, где низко. Вода бежит помаленечку, нет никого. Мы ждем, смотрим. Вода в плицы набралась, опять загремела. И никакого горного.

Вернулись, говорим рабочим. Они не верят. Потом пошли с нами смотреть. А мы смеемся:

— Вот вам и горный!

О водяном и русалках

Вот раз плывет шляпа по Волге. Бурлаки было нагнулись с плота и хотели взять шляпу, но лоцман их остановил и сказал:

— Шляпу не берите, а то худо будет.

Не послушались бурлаки лоцмана, подняли шляпу из воды. Не успели ее вынуть, как в это время из-под нее человек вышел и сказал:

— Что вам от меня нужно? Хочешь, я посуду потоплю! Ты зачем велел им шляпу поднять? — сказал человек из-под шляпы лоцману. — Я иду, — говорит он, — прямо по Волге, как по земле, до самой Астрахани и смотрю за порядками, а вы мне мешаете идти! Ну, ладно, подлецы, — говорит человек, — жалею только лоцмана, а то бы потопил посуду. Вы виноваты, — сказал человек бурлакам (а их было девяносто человек). — Ни хозяин, ни лоцман, а только вы виноваты в этом!

И спустился человек в воду, шляпа накрыла его голову и пошел он опять по дну Волги, как пешком по земле.

Только шляпу его стало видать по воде, и она поплыла вниз по Волге до самой Астрахани.

Вот еще, сидели на тони, сальницек горит, и вот пришло, под окошком закричало:

— Развяжу-у ли я?

— А развяжи!

Со смехом говорят, не знают кто, и все стихло. А утром пришли: и весь невод развязан, и на клубочки свито, как прядено. Вот беда-то! И ехать надо невод метать, и все на клубочки свито.

Ну, вот, день-от проходит, а на другой вечер сели так, горюют, нать невод вязать, а скоро ли свяжешь! И опять под окошко пришло:

— Завяжу-у ли я?

— А завяжи, батюшка, завяжи, завяжи!

На другой день встали, пришли: невод по-старому веснет, все как на вешалах было у них, так и есть.

Это мой дедко, отца отец… Тут у нас был мукомольный завод. Надо было ему идти на работу берегом. Видит: сидит на плоту человек с длинными волосами.

Дедко мой схватил кирпич — бросил. А этот человек из воды:

— Ой, руку сломал, досадил…

Пришел он на завод, и в тот же день на заводе ему руку и оторвало.

То ли он сам досадил, то ли этот человек сунул руку ему.

Уж это, верно, водяной был.

Известно, что в иных приходах деревни отстоят от церквей довольно далеко. Поэтому набожные крестьяне, чтобы не опоздать к службе, уходят на погост еще с вечера. Однажды крестьянин какой-то деревни к вечеру великой субботы отправился на погост к христовой утрени. По приходе на берег озера, чрез которое ему надлежало идти, увидел он на другом берегу человека с длинными черными волосами и такого же цвета и величины бородою, который что-то таскал кошелем из озера в лодку. По окончании своего дела незнакомец сел на край лодки и начал что-то перебирать.

В это время ударили в колокол к утрени: крестьянин перекрестился, а неизвестный упал с борта лодки и исчез. Любопытство овладело мужиком нашим. Ему захотелось знать, что это было — привидение ли или что иное, и он пошел к тому месту, где видел незнакомца.