Неонила Криничная - Легенды. Предания. Бывальщины

— Садитесь. Ну, а теперь вы, охотник, из-за чего это все ему натворили.

— Дак чо? Так и так.

— Так не так, а отвечай так, как надо. Арапы тут наши глаза не замазывай. Ты каждый день ему солишь. А зачем ты ему солишь? Ему пушнину надо, а ты ему не даешь ничего. За твою ахинею ты ему поплатишься соболями, лисицами, горностаем и белочкой. А вы, дед, можете свободным быть.

Как приедешь, вырубай прут подлинней, открывай боковушку и вставай за дверью. А мы погоним тебе зверей. Один за одним звери пойдут. Первым табуном пройдут белки, вторым пойдут горностаи, третьим — соболя, потом лисицы пойдут. Сколько ты сможешь хлыстать прутом, кого хлыстнешь — останется твой. Кого не успеешь — уйдет.

Ладно. Приехал в зимовье, уже развянуло. Раскрывает боковушку, приготовил кнут и давай хлыстать. Хлыстал, хлыстал. Сколько-то нахлыстал белки, горностаев, соболей, лисиц — набил кучу подходящую.

Слышит голос:

— Ну, чо? Хватит?

— Хва-атит.

— Смотри, не обижайся. Пушнину эту отвезешь, высушишь. И больше тебе в этом лесе делать нечего! И не заходи. Твоей белочки больше здесь нет. А если зайдешь, так и останешься навечно в этом лесе.

— Ладно, — говорит, — мне и этого навеки хватит.

Вот они уехали, он давай снимать эту пушнину. Снимать, сушить ее. Вытаскал ее до дому, манатки свои собрал кое-какие.

— Ну, до свиданья, — говорит, — лесочек. Больше я не приду сюда!

Потом он набрал вина, меня созвал, мы с ним выпили. А на дворе у него стоял колодец, там рыба елец, — и моей были конец!

В одно время охотник вышел на охоту. Ходил он целый день и не мог сыскать ни одновой птицы, а также и зверя. На закате солнца увидел на елке белку. Когда он зарядил ружье с медной пуговицей, выстрелил в нее, то вместо белки послышался человечий голос. Охотник сдогадался, что это дело не лагдно выйдет, и поспешил на ночлег в срубленную им в лесу избу. Мечтает то, что в виду белки окажется нечистый дух. Поспешил поужинать, снарядил чурбан в свою одежу, уложил его на лавку, а сам с заряженным медной пуговицей ружьем лег под лавку и стал ожидать чего-то.

Минут так через десять является из лесу большого роста человек с длинной рогатиной. Открыл дверь избы и ударил рогатиной наряженный охотником чурбан с приговором: «Вот тебе за давешнее!» Охотник долго не думал, произвел в его выстрел со словами: «Вот тебе и за теперешнее».

После этого пошел по лесу сильный крик и собралось несколько таких человек и стали говорить что-то не по-нашему. Охотник понял то, что как будто бы он остается не виновен. Видно было, что это говорил ихний набольший. И еще он проговорил, призвал к себе охотника из избы и сказал ему, что «спи, мужичок, спокойно». А им начал говорить на русском языке, что «я не для того распустил вас по лесу, чтобы смущать, которые нам неприкосны, а только тех, которые боле веруют в нас». Охотник после этого вернулся домой и рассказал про свое событие, что с ним случилось в лесу, и через неделю помер.

У нас будто в Чаваньге было, давно.

Раньше ведь в деревне были мешочны зыбки: лучки загнут, мешочек вошьют да и робенка повалят.

Сенокос пришел, робенка оставить не с кем было. Пошли и робенка с собой взяли, а сенокос-то близко был, полтора километра, прислоны называются. А теперь поля разведёны там. Привязали к лесины, сами косить стали. Заревет — так мать пососит да покачает, и опять косят.

Вот до вечера докосили, она и говорит мужику:

— Я пойду за коровами (они в лесу были), а ты у меня робенка не забудь, неси, — говорит.

Ну, а мужик покосил, покосил. Робенок спит. Он и позабыл его в лесе, и оставил у лесинки. Прибежала женка с коровами.

— Где робенок?

— Ой, забыл!

Она и побежала. Так бежала, что гора перва, потом мох, потом осота (которой косили). Видит: человек сидит, зыбку качает. Так зыбку качает — во все стороны ходит. Она и забоялась пойти. И говорит:

— Если дедушко качаешь, будь мне-ка отец родной, а если бабушка качаешь, дак будь мамушка мне!

А он все качает, приговаривает:

— Мать тебя оставила, отец позабыл!

А она все стоит, он не отвечает ей ничего.

— А если, — говорит, — в средних годах мужичок, дак будь мне-ка брателко, а если молода женщина, будь мне молодица.

А он все качает, приговаривает.

— А если, — говорит, — молода девица, будь мне-ка сестрица, а молодой молодец, будь мне-ка куманек!

Он говорит:

— Поди, возьми. А, куму нажил! Ха-ха-ха, куму нажил!

Она взяла робенка.

И с той поры у ей коровы никогда в лесе не спали. Как вечер заприходит, он все гонял их домой:

— Кумины коровы, подьте домой!

Коровы скачут, хвоста заворотят! Кто идет в сенокос, так слышит:

— Кумины коровы, подьте домой!

Это у нас в деревне будто было, в Чаваньге, там поля-то матерущи были.

(Раньше-то верили: потому и «водило». А теперь ни во что не верят. И не «водит».)

У меня был батюшка, все рассказывал он про себя, про свои бывальщины, что у него было, на веку происходило.

Вот: потерялась лошадь. И не одни сутки найти ее не могли. Сходили к знатку-то. Ему сказали:

— Иди, ищи лошадь.

— Ну, ладно…

— Надо выйти сперва за деревню да переодеться, на левую сторону вывернуть белье.

Он так и сделал и пошел.

Попадает старик навстречу, седатый, с батожком.

— Дедушко, не видал лошади?

— Видал, видал. Иди, — говорит, — лошадь стоит там у большой березы, на межине.

И я пошел, говорит, лошадь стоит. Траву выгрызла всю до земли. И такая, — ну, выголодалася вся, — шатается даже.

Нашел лошадь.

Одна женщина ходила искать коров в лес ночью. Видит: сидит на осиновом пне женщина, волосы длинные, да и говорит:

— Чего ты ходишь?

— Ищу коров.

— Да вона твои коровы!..

Посмотрела — а они тут и ходят. Так и нашла.

Это будто лешачиха сидела сама.

Так уж чушь это: видела б она лешачиху, так уж, наверно, померла.

Батюшка еще тогда был подростком. Пошел за рыжиками. Ну, и шел-шел. Правда, ушел далеко, на Ильинщину, как у нас раньше говорили. Ильинщина — тако место называлось.

Ну вот, говорит, встретил дядя такой, из другой деревни, из Поздышева. Покурили вместях, посидели на бревнышке.

— Пойдем, — говорит, — со мной.

Ну, пошли, говорит, рыжиков насобирали.

— Ну, пойдем, — говорит, — домой теперь.

Ну, и пошли. Он идет впереди, а я сзади. Шел-шел по тропинке и не знаю, куда он меня ведет. Еще подумал: «Куда он меня ведет? По какой тропинке? Я по той не ходил за рыжиками». А иду вслед. А он расхохотался впереди и потерялся.

А я, говорит, глаза открыл — стою в воде. А у нас как раз дом был на самом берегу, через озеро. Взглянул: да тут наша баня да и наш дом. Куда же он меня привел? Да я вернулся из воды да кругом такой мыс обошел, домой пришел, дак вот так дрожу весь — перепугался.

Была тетка Уля: всё Улина да Улина. Да тетка-то видит, что-то не спроста.

— Да что ты, Иванушко, что с тобой?

Взяла, меня повалила и скатертью накрыла. Что там она делала, не знаю. Я полежал да уснул. Проспался, встал.

— Ты смотри-ко, Иванушко, каких рыжиков ты принес.

— Каких?

Поглядел, а в корзине навоз коневий.

А потом Яша был Штормин. Вот со Столбов его едва сняли. Вот ушел по грибы и потерялся. Вот потерялся, потерялся… Вот его искали, искали… И вот че-то на четвертый или пятый день обнаружили, нашли вот, на Столбах, на скале. Сидит наверху. Как он туды?! Вот. Но тот опеть так рассказывал:

…Попал, гыт, мне дед какой-то, дед, дескать, повел меня.

— Пойдем, я вот те натакаю грибы…

И вот, гыт, шел, шел я с ем. И он завел его на эту скалу, как-то залез он с ем, с этим дедом! И вот потом, грит, вдруг этого деда не стало. Я, гыт, гляжу: кругом скала. Никак слезти-то не могу с этой со скалы. И вот его на пяты сутки сняли. Тоже облавы делали, но и это было: в трубу — в цело — ревели, значит, его, и вот потом нашли его. Нашли, дак ить едва сняли его оттуда с этой скалы! (…) Пол-обчества выходили снимать его.

А у меня хозяйка (была она еще девушкой, в залесье жила) поехала на пожню. Да и говорит сестрам:

— Вы идите прямо, а я объеду, кругом поеду.

Смотрит: впереди старик (на вид Пеша Колобок, старикашка маленький был у нас).

— Давай, — говорит, — поезжай за мной.

Он дальше и дальше, меж елок — и с телегой. А она подумала:

— Нет, тут некуда мне дальше ехать.

Осинья поперек лежат. Он меж елок увертывается.

Она повернулась — да и обратно.

Сестры спрашивают ее:

— Ты почему так долго?

— А леший водил меня.

Так это леший водил ее.