Продолжение «Тысячи и одной ночи» - Жак Казот
Старуха оглядела халифа с головы до пят.
— Вор! — воскликнула она. — И одет как вор! Или ты хочешь ограбить караван в Мекку, чтобы дать мне восемь тысяч и столько же на одежду, белье и мебель? Сначала сам оденься как подобает! Вон отсюда, разбойник, не то позову на помощь.
— Вор я или нет, госпожа, — не отступал халиф, — это не твое дело. Я немедля пришлю тебе восемь тысяч и прибавлю к ним подобающий подарок для тебя, всю обстановку…
— Ты издеваешься надо мной, негодяй, но погоди, в Багдаде добрый суд, никто не смеет безнаказанно насмехаться над бедной беззащитной женщиной. Ловлю тебя на слове, и если ты не сдержишь его, если это всё только розыгрыш, то нынче же вечером повелитель правоверных вздернет тебя на виселице.
— Согласен и готов подписаться под всеми твоими условиями, — сказал Харун. — Я женюсь на твоей дочери, и ты увидишь, как я исполню обещанное.
Тут женщина ввела его в свою комнату и усадила, а он произнес такие слова:
— Запри свою дочь, пойди к такому-то кади, он тут недалеко живет, и скажи, что человек по имени Иль Бондокани просит его прийти сюда, и притом немедленно. И не бойся, в твое отсутствие дочери твоей ничего не грозит.
— И ты полагаешь, — не верила женщина, — что кади явится сюда ради этакого разбойника? Если ты к тому же богат, то тебе же хуже. Добро твое нажито нечестным путем, ради такого негодяя кади и пальцем не пошевелит!..
— Ступай, госпожа, — усмехнулся халиф, — и ни о чем не беспокойся, только не забудь напомнить кади, чтобы он захватил пергамент и перья.
Старушка все-таки решила покориться.
«Если судья, — думала она, — явится по одному слову того, кто рвется мне в родственники, то мой будущий зять не иначе, как самый главный вор. Будь что будет: или кади сделает всё, как я скажу, или же избавит меня от этого разбойника».
Так размышляя, добралась она до дома кади. Ей очень не хотелось входить туда, где судья заседал с несколькими знатными горожанами. Сдерживала старушку не только застенчивость — следствие бедности, но и страх: женщина боялась, что ее прогонят.
«Не войдешь, — уговаривала она саму себя, — ничего не добьешься. Надо попытаться выяснить, что за человек набивается тебе в зятья, хотя бы для того, чтобы отделаться от него… Давай, не бойся…»
Женщина подошла к двери в зал и тут же быстро попятилась, опасаясь, что сделает что-то не так и разгневает кади, потом вернулась и просунула голову в дверь. Тут ее снова охватил жуткий страх, и она, лишившись всякого мужества, опять поспешно отступила.
Кади заметил странную голову, которая то показывалась, то исчезала. Он приказал узнать, чего хочет тот, кто ведет себя столь необыкновенным образом. Привели старушку.
— Чего ты хочешь, добрая женщина? — спросил судья.
— Господин, — осмелела старушка, — в моем доме находится человек, который просит тебя прийти.
— Что ты мелешь, наглая старуха? Кто это требует меня к себе! — Кади обернулся к своим подручным. — Свяжите ее и отведите в приют для умалишенных.
— Пощади! — вскричала женщина, услышав страшный приказ. — Ах, проклятый вор, ты послал меня на погибель! Говорила я, нельзя ему звать кади… Это не моя вина, господин, просто ко мне в дом пробрался вор, разбойник, висельник, это он заставил меня пойти к тебе. Я послушалась против воли, но я всего-навсего слабая одинокая женщина, а тот злодей ведет себя будто хозяин: он непременно хочет жениться на моей дочери и утверждает, что ты знаешь его и что зовут его Иль Бондокани[5].
Едва услышав это имя, кади воскликнул:
— Подайте мою фараджу[6]{43} и не трогайте эту женщину… Уважаемая, — ласково обратился он к старушке, — так ты говоришь, молодой человек, который прислал тебя, зовется…
— Господин мой, не заставляйте меня произносить это имя, у меня от него мурашки по всему телу. Ведь оно принадлежит великому пройдохе, самому главному вору, но, если уж вам угодно, я повторю: Иль Бондокани.
Кади убедился, что речь идет о самом халифе. Он завернулся в фараджу.
— Госпожа, — сказал он, — прими тысячу извинений за мою ошибку и за грубость, я не знал, с кем имею дело.
Присутствующие очень удивились тому, как судья сменил тон и обхождение при одном упоминании неслыханного имени Иль Бондокани.
— Куда ты так спешишь, господин? — спросили кади.
— У меня дела, о которых я не могу говорить, — отвечал тот, а затем снова крайне вежливо обратился к посетительнице: — Так меня ждут у тебя дома, госпожа?
— Да, господин.
— Сделай одолжение, проводи меня.
Можно догадаться, что старушка, за которой следовал кади, шагала к дому гораздо проворнее, чем от дома. Когда она выходила, ею владел страх, поручение казалось невыполнимым, она в самом деле могла сойти за сумасшедшую и оказаться в приюте. Теперь же сам кади обращался с ней почтительно и называл госпожой.
«Да, — думала она, — этот законник весьма уважает моего будущего зятя, а может, и боится, ведь он выскочил на улицу даже без бабушей[7]{44}. Какая перемена! Это не меня надо сдать в приют, а его, это он при одном имени, которое, по-моему, ничем не лучше других, бежит босиком в парадном платье и бормочет не зная что. Должно быть, этот судья страшно боится воров, а моего зятя — пуще всех, ибо разбойник наверняка уже сыграл с ним злую шутку».
Эти мысли занимали старушку до самого порога. Кади вошел вслед за ней и увидел повелителя правоверных. Он хотел было пасть ниц, но халиф знаком дал понять, что хочет остаться неузнанным. Тогда судья просто поклонился и сел рядом с Иль Бондокани.
— Господин мой, — сказал Иль Бондокани, — я хочу взять в жены дочь этой доброй женщины.
Мать и дочь приблизились, и кади спросил, принимают ли они предложение Иль Бондокани и согласна ли девушка выйти за него замуж.
Когда обе ответили: «Да, господин», судья потребовал, чтобы они сказали, чего хотят в качестве выкупа и приданого. Старушка ответила, что
