Данте Алигьери - Божественная комедия (илл. Доре)

Песнь девятая

Долина земных властителей (окончание) — Врата Чистилища

Наложница старинного ТифонаВзошла белеть на утренний помост,Забыв объятья друга, и корона

На ней сияла из лучистых звезд,С холодным зверем сходная чертами,Который бьет нас, изгибая хвост;*

И ночь означила двумя шагамиВ том месте, где мы были, свой подъем,И даже третий поникал крылами,*

Когда, с Адамом в существе своем,*Я на траву склонился, засыпая,Там, где мы все сидели впятером* .

В тот час, когда поет, зарю встречая,Касатка, и напев ее тосклив,Как будто скорбь ей памятна былая,*

И разум наш, себя освободивОт дум и сбросив тленные покровы,Бывает как бы веще прозорлив,

Мне снилось — надо мной орел суровыйНавис, одетый в золотистый цвет,Распластанный и ринуться готовый,

И будто бы я там, где Ганимед,Своих покинув, дивно возвеличен,Восхищен был в заоблачный совет.*

Мне думалось: «Быть может, он привыченРазить лишь тут, где он настиг меня,А иначе к добыче безразличен».

Меж тем, кругами землю осеня,Он грозовым перуном опустилсяИ взмыл со мной до самого огня.*

И тут я вместе с ним воспламенился;И призрачный пожар меня палилС такою силой, что мой сон разбился.

Не меньше вздрогнул некогда Ахилл,Водя окрест очнувшиеся векиИ сам не зная, где он их раскрыл,

Когда он от Хироновой опекиБыл матерью на Скир перенесен,Хотя и там его настигли греки,* —

Чем вздрогнул я, когда покинул сонМое лицо; я побледнел и хладомПронизан был, как тот, кто устрашен.

Один Вергилий был со мною рядом,И третий час сияла солнцем высь,И море расстилалось перед взглядом.

Мой господин промолвил: «Не страшись!Оставь сомненья, мы уже у цели;Не робостью, но силой облекись!

Мы, наконец, Чистилище узрели:Вот и кругом идущая скала,А вот и самый вход, подобный щели.

Когда заря была уже светла,А ты дремал душой, в цветах почияСреди долины, женщина пришла,

И так она сказала: «Я Лючия;Чтобы тому, кто спит, помочь верней,Его сама хочу перенести я».

И от Сорделло и других тенейТебя взяла и, так как солнце встало,Пошла наверх, и я вослед за ней.

И, здесь тебя оставив, указалаПрекрасными очами этот вход;И тотчас ни ее, ни сна не стало».*

Как тот, кто от сомненья перейдетК познанью правды и, ее оплотомОборонясь, решимость обретет,

Так ожил я; и, видя, что заботамМоим конец, вождь на крутой откосПошел вперед, и я за ним — к высотам.

Ты усмотрел, читатель, как вознесЯ свой предмет; и поневоле надо,Чтоб вместе с ним и я в искусстве рос.

Мы подошли, и, где сперва для взглядаВ скале чернела только пустота,Как если трещину дает ограда,

Я увидал перед собой врата,И три больших ступени, разных цветом,И вратника, сомкнувшего уста.

Сидел он, как я различил при этом,Над самой верхней, чтобы вход стеречь,Таков лицом, что я был ранен светом.

В его руке был обнаженный меч,Где отраженья солнца так дробились,Что я глаза старался оберечь.

«Скажите с места: вы зачем явились? —Так начал он. — Кто вам дойти помог?Смотрите, как бы вы не поплатились!»

«Жена с небес, а ей знаком зарок, —Сказал мой вождь, — явив нам эти сени,Промолвила: «Идите, вот порог».

«Не презрите благих ее велений! —Нас благосклонный вратарь пригласил. —Придите же подняться на ступени».

Из этих трех уступов первый былСтоль гладкий и блестящий мрамор белый,Что он мое подобье отразил;

Второй — шершавый камень обгорелый,Растресканный и вдоль и поперек,И цветом словно пурпур почернелый;

И третий, тот, который сверху лег, —Кусок порфира, ограненный строго,Огнисто-алый, как кровавый ток.

На нем стопы покоил вестник бога;Сидел он, обращенный к ступеням,На выступе алмазного порога.

Ведя меня, как я хотел и сам,По плитам вверх, мне молвил мой вожатый:«Проси смиренно, чтоб он отпер нам».

И я, благоговением объятый,К святым стопам, моля открыть, упал,Себя рукой ударя в грудь трикраты.

Семь Р* на лбу моем он начерталКонцом меча и: «Смой, чтобы он сгинул,Когда войдешь, след этих ран», — сказал.

Как если б кто сухую землю вскинулИль разбросал золу, совсем такойБыл цвет его одежд. Из них он вынул

Ключи — серебряный и золотой;И, белый с желтым взяв поочередно,Он сделал с дверью чаемое мной.

«Как только тот иль этот ключ свободноНе ходит в скважине и слаб нажим, —Сказал он нам, — то и пытать бесплодно.

Один ценней; но чтоб владеть другим,Умом и знаньем нужно изощриться,И узел без него неразрешим.

Мне дал их Петр, веля мне ошибитьсяСкорей впустив, чем отослав назад,Тех, кто пришел у ног моих склониться».

Потом, толкая створ священных врат:«Войдите, но запомните сначала,Что изгнан тот, кто обращает взгляд».

В тот миг, когда святая дверь вращалаВ своих глубоких гнездах стержни стрелИз мощного и звонкого металла,

Не так боролся и не так гуделТарпей,* лишаясь доброго Метелла,Которого утратив — оскудел.

Я поднял взор, когда она взгремела,И услыхал, как сквозь отрадный гудДалекое «Те Deum»* долетело.

И точно то же получалось тут,Что слышали мы все неоднократно,Когда стоят и под орган поют,

И пение то внятно, то невнятно.

Песнь десятая

Чистилище — Круг первый — Гордецы

Тогда мы очутились за порогом,Заброшенным из-за любви дурной,*Ведущей души по кривым дорогам,

Дверь, загремев, захлопнулась за мной;И, оглянись я на дверные своды,Что б я сказал, подавленный виной?

Мы подымались в трещине породы,Где та и эта двигалась стена,*Как набегают, чтоб отхлынуть, воды.

Мой вождь сказал: «Здесь выучка нужна,Чтоб угадать, какая в самом делеОкажется надежней сторона».

Вперед мы подвигались еле-еле,И скудный месяц, канув глубоко,Улегся раньше на своей постеле,

Чем мы прошли игольное ушко.*Мы вышли там,* где горный склон от краяПовсюду отступил недалеко,

Я — утомясь, и вождь и я — не зная,Куда идти; тропа над бездной шла,Безлюднее, чем колея степная.

От кромки, где срывается скала,И до стены, вздымавшейся высоко,Она в три роста шириной была.

Докуда крылья простирало око,Налево и направо, — весь извивДороги этой шел равно широко.

Еще вперед и шагу не ступив,Я, озираясь, убедился ясно,Что весь белевший надо мной обрыв

Был мрамор, изваянный так прекрасно,Что подражать не только Поликлет* ,Но и природа стала бы напрасно.*

Тот ангел, что земле принес обетСтоль слезно чаемого примиреньяИ с неба вековечный снял завет,

Являлся нам в правдивости движеньяТак живо, что ни в чем не походилНа молчаливые изображенья.

Он, я бы клялся, «Ave!»* говорилСклонившейся жене благословенной,Чей ключ любовь в высотах отворил.

В ее чертах ответ ее смиренный,«Ессе ancilla Dei»,* был ясней,Чем в мягком воске образ впечатленный.*

«В такой недвижности не цепеней!» —Сказал учитель мой, ко мне стоявшийТой стороной, где сердце у людей.

Я, отрывая взгляд мой созерцавший,Увидел за Марией, в стороне,Где находился мне повелевавший

,