Приключения десяти принцев - Дандин
Улыбнувшись, царь обратился к ней и сказал: «Дорогая моя, присядь сюда вместе со святителем». Получив такое приказание, она с поспешным кокетством улыбнулась, поклонилась и присела. Тогда одна из сидевших вокруг женщин, выдающаяся красавица, сложив ладони, подняла их вверх и сказала: «О царь! Она меня победила! Начиная с сегодняшнего дня я обязана стать ее рабыней!» С этими словами она отвесила царю низкий поклон. Среди окружавших царя приближенных поднялся шум, вызванный удивлением и радостным содроганием. Царь, будучи также возбужден, милостиво одарил гетеру драгоценными украшениями и большим количеством слуг и отпустил ее. Гетеры же высшего ранга, равно и городские нотабли стали собираться кучками и прославляли ее (как покорившую сердце святого).
Она же, не уходя еще с места, обратилась к нему с такими словами: «Владыка, благодарю тебя! Ты оказал высокую милость мне, твоей покорной слуге. Теперь ступай, занимайся своим делом!» Он же, как бы пораженный громом, зашатался от обуревавшей его страсти и сказал: «Милая моя, что же это такое? Откуда вдруг такое равнодушие? Куда девалось твое особое ко мне расположение?» Тогда она рассмеялась и сказала: «О владыка, та гетера, которая сегодня у дворца созналась в том, что она побеждена мною, — моя соперница. Между ею и мною произошел спор, во время которого она меня упрекнула, сказав: «Ты хвастаешься так, как будто бы в тебя был влюблен сам святой Маричи». Но этому поводу мы с ней побились об заклад, причем проигравшая должна была сделаться слугой у выигравшей. И вот, по твоей милости, я выиграла!»
Прогнанный таким образом, этот глупец, мучимый раскаянием, вернулся назад, как бы совершенно уничтоженный. И вот тот отшельник, с которым так поступила эта гетера, знай, о благородный, — это я сам! Та же самая негодница, которая своим искусством внушила мне страсть, она же ее и искоренила, внушив мне таким образом великое отвращение к жизни. Что же касается твоего дела, отыскания пропавшего царевича, то я в скором времени буду в состоянии тебя удовлетворить. А пока что ты поселись в этом самом городе Чампе, столице Бенгала.
Встреча с Вирупаком
Между тем солнце, как бы испугавшись соприкосновения с греховной темнотой, вырвавшейся из сердца святого, клонилось к закату, а пылающая страсть, от которой освободился отшельник, сверкнула на небосклоне в виде красной зари. Лотосовые поля закрыли свои лепестки, как будто бы они также прониклись отвращением к жизни под влиянием того, что они услышали. Святой предложил мне провести у него ночь. Я согласился. Вместе мы помолились вечерней заре, провели вечер в подобающих серьезных разговорах, когда же он лег спать, я последовал за ним, и мы провели там ночь. Когда же загорелся пожар на горе востока и показалось солнце, превосходившее своим сиянием блеск золотых ветвей райского дерева, я распрощался с отшельником и пошел в город. По пути я увидал в стороне, недалеко от дороги, небольшую обитель монахов джайнской секты[50] и за оградой, в уединенном месте, в рощице ашоковых деревьев[51] увидел одного монаха, сидящего, но вовсе не погруженного в сосредоточенное размышление, а изнемогающего от сильного горя, очень некрасивого, со страдальческим, бледным лицом. Ему на грудь падали капли слез с лица, покрытого массой размокшей грязи. Я подошел, присел недалеко от него и сказал: «Монах — и плачет! Если это не секрет, я бы желал узнать о причине твоих страданий».
Он отвечал: «Сын мой! Слушай! Я происхожу из этого самого города Чампы. Я старший сын купца Нидипалита, меня зовут Васупалита. Но вследствие моей некрасивой внешности мне дано было прозвище Вирупак, то есть «Безобразный». Был же тут и другой молодой человек по имени Сундарак, то есть «Красавец», и он действительно красив, талантлив и ловок во всех искусствах, но не особенно богат. Между нами развилось соперничество, которое раздувалось еще городскими интриганами, старавшимися извлекать пользу из чужой вражды. Он гордился своей красотой, я — богатством. Раз как-то на праздничном собрании интриганы подстроили дело так, что мы обменялись колкостями, в которых звучало взаимное друг к другу презрение. Тогда они же сами бросились нас примирять, говоря: «Не красота и не богатство дает значение мужчине, но настоящий мужчина тот, чья молодость привлечет к себе сердце первейшей из гетер. Поэтому тот из вас, которого полюбит Камаманьджари, звезда среди гетер нашего города, тот пусть получит пальму первенства!» Так они решили, мы с этим согласились и послали к ней гонцов. Конечно, я, несчастный, оказался способным свести ее с ума от любви! Когда мы оба сидели рядом, она подошла ко мне и, бросая на меня один за другим страстные взоры, которые засияли, как ряд голубых лотосов, заставила моего соперника склонить от стыда голову.
Я возомнил себя счастливым и отдал в полное ее распоряжение мои деньги и мой дом, моих слуг, мое тело и мою жизнь. Она же обобрала меня так, что, кроме необходимого куска одежды, у меня ничего не осталось. Когда все, что я имел, было у меня взято, она меня бросила. Я стал мишенью для всеобщих насмешек. И вот, не будучи в состоянии дольше сносить упреки городских старейшин, я удалился из города сюда, в эту обитель джайнов. Здесь один святой отшельник наставил меня на путь спасения, он увеличил еще более во мне чувство отвращения к мирской жизни, часто повторяя: «Кто побывал в доме гетеры, тому легко остаться при одной последней тряпке» (эти же слова имели и другое значение: «Кто решил бросить свой дом, тот легко может бросить и последний кусок одежды»). Под его влиянием я перестал носить и последнюю тряпку, служившую мне одеждой, (и сделался нищенствующим и нагим монахом). Но затем, под влиянием покрывающей всего меня грязи, страшной боли от выдергивания из головы волос, сильнейших мучений от голода, жажды и других ограничений, и, раздраженный строгими правилами насчет того, когда и как стоять, сидеть, лежать, похожий на свежепойманного слона, укрощаемого крепчайшими веревками и мучениями, я стал призадумываться. «Ведь по происхождению я благородный ариец[52], — думал я, — этот мой уклон в сторону еретического учения противоречит всем моим семейным традициям. Мои предки жили исключительно по тем правилам, которые предписаны священным писанием и священным преданием, а я (не ношу никакой одежды), имею позорный внешний вид, переношу всяческие страдания, беспрестанно должен слушать, что ни Вишну[53], ни Шива, ни Брама, ни прочие божества вовсе не существуют,
