Клаудия Отт - 101 ночь. Утерянные сказки Шахразады

В конце концов, там, где без этого не обойтись, можно даже создать в переводе новое слово. В «Ста и одной ночи» это касается сочетания «мальчик-слуга» (по-арабски гулям), пандан мужского рода к хорошо знакомому выражению «девушка-служанка», то есть такого слова, которым одновременно обозначается как молодость, так и положение слуги. В разных местах текста я переводила это слово как «паж», но каждый раз там, где слово «паж» звучало слишком благородно для данного контекста, я использовала сочетание «мальчик-слуга».

Цитаты из Корана переносились с опорой на новый перевод Корана Хартмута Бобцина, чаще всего даже брались оттуда дословно[53]. Как в этом переводе Корана – и как в «Тысяче и одной ночи», – так и в «Ста и одной ночи» Аллах также переводится словом «Бог». Поскольку здесь ведь речь идет не о собственном имени какого-то специфического исламского Бога, а о единственном и действительном для всех регионов понятии Бога. Поэтому в «Ста и одной ночи» написано не «Хвала Аллаху», а «Хвала (Господу) Богу».

Переписчики или копировщики повествовательной литературы занимают в передаче арабских текстов особое положение: даже когда они просто копировали письменный образец, они не чувствовали себя так рабски привязанными к этому образцу, как это имело место, например, с научными или теологическими трудами или тем более со священными текстами. Тем не менее при переписывании они, как правило, не импровизировали, то есть не генерировали активно и самостоятельно новые версии, а напротив того, занимали скорее несколько небрежную позицию по отношению к тексту. Это приводит к типичной для повествовательных текстов широте вариантов, которая для «Тысячи и одной ночи» была описана таким образом: «Несмотря на менее дословную передачу, стремление копировщиков к переменам только в единичном случае является достаточно обширным, чтобы говорить о сознательном оформлении текста и о вытекающей из этого самостоятельной редакции. Передача текста определялась скорее механическим переписыванием, чем продуманной, творческой обработкой»[54].

«Сто и одна ночь» представляет собой замечательный образец такого рода письменной передачи арабской повествовательной литературы. Переписчик рукописи из музея Ага-Хана, Абдаллах ибн Абд аль-Мавла ан-Надджум, переписал текст с какого-то уже не дошедшего до нас образца. При этом обнаруживаются обычные для арабской повествовательной литературы и передаваемые из поколения в поколение потери: переписчик пропускал то или иное слово, зато иногда вставлял другие слова дважды. Так же и в отдельных словах бывает полно ошибок, пропущены буквы, согласные искажены, и в результате – конечно, неумышленно – возникают такие курьезные словесные новообразования, как, например, аль-Баракима (вместо аль-Барамика, «Бармакиды») или аль-Маалика (вместо аль-Амалика, «амалекиты»). Кроме того, наш переписчик пользуется довольно-таки свободной орфографией, почти регулярно путает некоторые согласные, а также записывает долгие гласные краткими или краткие долгими. Поэтому их пришлось совершенно естественно исправлять и не учитывать при переводе.

Но помимо этого в нашей рукописи содержатся и ошибки в содержании, которые выходят за пределы упомянутых отклонений от классической арабской орфографии и грамматики. Такие недоразумения в оригинале бросают переводу вызов: должна ли такая ошибка переноситься вместе с текстом, или же ее лучше втихомолку «откорректировать»? В настоящем переводе для каждого отдельного случая решение принималось индивидуально. Сначала несколько примеров по корректировкам.

В середине «Истории о юноше и о его двоюродной сестре» переписчик вдруг сбивается на «ночную формулу», но сразу вслед за этим поправляет сам себя.

Оригинал:

Когда настала ночь, пришел царь, сломал печать, и – молодой купец пришел домой и лег в постель, чтобы поспать.

Очевидно, что здесь ночная формула вставлена ошибочно, поскольку во внутреннем рассказе наступает ночь, и притом с теми же словами, которыми начинается также и «ночная формула» рамочной истории. В переводе эта ошибка была исправлена.

Перевод:

Когда настала ночь, молодой купец пришел домой и лег в постель, чтобы поспать.

Подобным же образом в начале сорок девятой ночи дается слово Шахразаде, хотя она еще не появлялась в этой сцене. В переводе от этой ошибки не остается и следа. Встретилось еще несколько похожих ошибок, в том числе и таких, в которых, например, вставлено неправильное подлежащее, так как стоящее перед ним в вербальном предложении сказуемое внушало переписчику другое течение предложения. В немногих отдельных случаях переписчик даже сам вычеркивал неправильное слово; таким образом, верное решение обозначено совершенно ясно и последующая корректировка ошибки в переводе просто очевидна.

Несколько более замысловатой является проблема в «Истории о Сулеймане ибн Абдальмалике ибн Марване и об амире». Здесь пришлось исправлять уже заголовок истории, так как названный полководец (по-арабски амир) и есть сам Сулейман, как показывает ход этой истории.

Оригинал:

История о Сулеймане ибн Абдальмалике ибн Марване и об амире.

Перевод:

История о Сулеймане ибн Абдальмалике ибн Марване

Однако эти осложнения идут еще дальше. Сразу же в начале истории появляется протагонист, Сулайман, сын халифа Абдальмалика, с которым путают библейского Соломона (по-арабски Сулайман), сына Давида.

Оригинал:

Люди утверждают, о царь, – продолжила Шахразада свой рассказ, – что Соломон, сын царя Давида, уже в возрасте семи лет сочинял мудрые высказывания, говорил стихами и провозглашал любые мыслимые мудрости.

Однако уже при следующем появлении этого протагониста перед нами снова «правильный» Сулейман, сын халифа. Эта ошибка объясняется, вероятно, тем, что переписчик этой рукописи сразу же подумал о привычном и часто встречающемся в классической арабско-исламской образовательной литературе библейском царе Соломоне и исходя из этого ошибочно дополнил это имя. В переводе эта ошибка была исправлена.

Перевод:

Люди утверждают, о царь, – продолжила Шахразада свой рассказ, – что Сулейман, сын халифа Абдальмалика, в возрасте семи лет сочинял мудрые высказывания, говорил стихами и провозглашал любые мыслимые мудрости.

Кроме того, исправления были сделаны в каждом случае там, где в рукописи однозначно отсутствует ясно определенное слово, либо оно ошибочно вставлено, либо какое-либо слово искажено до неузнаваемости, что встречается относительно часто.

Однако в отдельных случаях ошибки в рукописи были перенесены и в перевод. Так происходит, например, когда действующие лица в «Истории о царе и о трех сыновьях» неожиданно оказываются не в том замке, результатом чего становится как бы нелогичная развязка этой истории, или когда герой садится на коня, на котором он, собственно, по тексту уже сидит, или даже на такого, который по ходу истории был уже убит, – читатель, возможно, уже столкнулся с этим при чтении. Такие эпизоды, хотя они и содержат логические ошибки, не были исправлены, так как мне показалось, что необходимое для этого вмешательство в текст чревато серьезными последствиями. Ведь в противном случае я была бы вынуждена объяснять, откуда у героя так быстро появилась новая лошадь, что произошло с мертвой лошадью или из какого замка в конце концов вышли герои. Помимо этого, из-за такой ошибки могла бы возникнуть новая – пусть даже и некогерентная – традиция отношения к тексту, которой, само собой разумеется, нельзя допустить.

В общей сложности при семи проходах по всему тексту я старалась на ощупь добраться до подходящей редакции «Ста и одной ночи» в переводе. В начале стояла текстология. Ведь наш оригинал, рукопись из музея Ага-Хана, еще нельзя прочитать в печатном варианте или в издании. Таким образом, перед тем как заняться собственно переводом, мне нужно было прояснить важнейшие текстологические вопросы: где в рукописи имеются пробелы и можно ли их заполнить? Где меня подстерегают языковые рифы и пучины? При первом проходе оригинал был предварительно обработан текстологически и филологически: текст был прочитан либо расшифрован, пробелы и корруптели заполнены сравнениями с параллельными рукописями и изданиями и все проблемы чтения и понимания, насколько это возможно, устранены. Там, где было недостаточно собственных поисков, я советовалась с коллегами и читателями. На свободных обратных сторонах переплетенных оцифрованных страниц рукописи возник своего рода глоссарий, который вместил в себя результаты поисков, но в котором, однако, и каверзные места были уже предварительно переведены, а также записаны некоторые спонтанные идеи особенно каверзных формулировок.