Клаудия Отт - 101 ночь. Утерянные сказки Шахразады

…жил когда-то вальщик белья. Всегда, когда он шел к реке, вместе с ним шел и его сын.

Передать эти частые и искусные релятивные скрещения арабского языка без значительных смысловых потерь – весьма щекотливая задача. На цитируемом месте можно было бы довольствоваться страдательным залогом:

…жил когда-то вальщик белья, кто всегда, когда он шел к реке, был сопровождаем своим сыном[48].

Выбранное в этом варианте перевода решение представляет собой нечто иное, а именно разделение на два независимых друг от друга главных предложения, причем, конечно, относительное местоимение теряется:

…жил когда-то вальщик белья. Всегда, когда он шел к реке, его сын шел вместе с ним.

Однако арабский язык, помимо релятивного скрещения, имеет наготове еще много других синтаксических и семантических ловушек: двойное отрицание для усиления высказывания, двойственное число при попарно встречающихся обозначениях частей тела, о которых и без того известно, что их два или две, – и как тогда нужно писать: «нóги», или «две ноги», или «обе ноги»? – слова, которые одновременно обозначают свою парную противоположность, определенный артикль аль-, который иногда обозначает как раз неопределенность, формы единственного числа, которые необходимо переводить как множественное число, и многие другие типично арабские проблемные случаи, перечисление которых заняло бы много времени. В дальнейшем более подробно будут обсуждены области, особо существенные для перевода.

Арабский язык не знает знаков препинания. И только в современную арабскую литературу были введены в виде заимствований некоторые, но далеко не все знаки препинания из западной литературы. Классическая арабская литература обходится без точки и запятой, без вопросительных и восклицательных знаков, без тире и двоеточия и без кавычек. Вместо этого тексты структурируются сигнальными словами и союзами. Так, например, замена участника диалога производится с помощью слова кала, а замена протагониста в действии – с помощью союза фа-. В качестве нейтрального введения в предложение вставляется, как правило, союз ва-. Союзы ва– или фа– нужно в каждом случае переводить как «и» или «затем», как это указано в словаре, хотя это было бы слишком простым решением. Поскольку мы ведь пользуемся для выражения того же самого такими знаками препинания: на конце предыдущего предложения мы ставим точку или запятую, и тогда становится понятно, что затем начинается новая мысль, новый смысловой блок.

За неимением вопросительных знаков арабский язык часто вставляет вопросительную частицу (халь или а-) в начале общего вопроса, то есть вопросительного предложения, на которое необходимо ответить «да» или «нет». Эта вопросительная частица легко и просто передается при переводе с помощью вопросительного знака.

а-та’лямуна фи д-дунйя манн хува аджмалю минни

Известен ли вам хоть кого-нибудь в мире, более прекрасный, чем я?

Труднее, однако, иметь дело с теми предложениями, в которых не содержатся эти вопросительные частицы. В «Ста и одной ночи» это имеет место довольно часто. А поскольку порядок слов в других отношениях остается таким же, как и в повествовательном предложении, то невозможно однозначно решить, является ли это предложение вопросительным. Здесь все должен решать контекст:

анта мин риджалихи

Ты относишься к его людям. Или: Относишься ли ты к его людям?

Остается еще прокомментировать те вопросительные предложения, которые в виде риторического вопроса («Но что же это было?», «И что же он там увидел?») подготавливают внезапный поворот в повествовании:

фа-льтафата фа-ида хува би-ль-джарияти ль-ма’люмати Хальфа хаджарин ‘арьяна

Юноша оглянулся – и что же он увидел? Та же девушка вышла из-за камня, и снова она была совершенно обнаженной.

В оригинале на этих местах стоит не вопросительное предложение, а «частица изумления» ида би-. Семантически она соответствует древнееврейской частице хиннех «смотри-ка», которая еще в библейско-иудейском языке применялась для привлечения внимания. Как и в приведенном выше примере, текст часто дает понять, кто поражен изумлением, то есть кто из героев повествования видит или слышит что-то странное. В таких случаях я выбирала вопросительное предложение: «Что же он там увидел?» В других случаях изумление бывает у читателя по меньшей мере таким же сильным, как и у действующих лиц. В таких местах я переводила частицу изумления как «надо же!»:

фа-шадду витакаху ва-ату бихи иля ль-мадинати ва-адХалюху ‘аля ль-малики ва-ида биха Марийя Бинт ‘Абдальмасих

После этого они связали его, привезли в город и привели к своему правителю. И надо же! Этим правителем оказался не кто иной, как Мария, дочь Абдальмасиха!

Преобладающей формой речи в «Ста и одной ночи» являются диалоги, и они оформлены очень живо. Тем не менее во всех диалогах необходимо отметить один феномен, типичный для арабской литературы: прямая речь стереотипно вводится словами «он сказал» – «она сказала» – «он сказал», независимо от того, что говорящий или говорящая, возможно, «говорит», «спрашивает», «отвечает», «объясняет», «соглашается» или «возражает», или же он или она «молвит», «восклицает» или даже «рычит». В этом случае можно было бы, как и в случае с проблемой вопросительных знаков, передавать ввод прямой речи просто с помощью кавычек. Однако я решила передавать их словами и, более того, взяла на себя смелость везде там, где содержание значения повествования принуждало к такой спецификации или хотя бы напрашивалось, вставлять вместо монотонного «он сказал» один из названных альтернативных вариантов. Таким образом, получается не как в оригинале:

Она сказала: «Ах ты, мерзкий негодяй!»

а так:

«Ах ты, мерзкий негодяй!» – накинулась она на юношу.

Терпкий шарм «Ста и одной ночи» заключается именно в том, что арабский текст сформулирован коротко и ясно и все излишнее, что кажется необязательным для понимания, остается за его пределами. Поскольку аудитория, на которую была рассчитана рукопись оригинала, приносила с собой другие предпосылки, чем мы, теперешние читатели с Запада, то возникают пробелы в понимании. Эти пробелы я закрывала в переводе только там, где они были настолько велики, что возникала угроза ложных выводов с отягчающими последствиями. В большинстве таких мест достаточно было одного-единственного слова, чтобы восполнить этот пробел. Чаще всего этим словом было логическое подлежащее в предложении. Как это и принято в арабской литературе, «Сто и одна ночь» легко обходится без подлежащего-существительного и вместо этого оперирует местоимениями. В целых отрывках текста мы читаем только «он» – «он» – «он» – «она» – «он» и т. д., даже там, где речь идет о разных протагонистах, которые часто меняются. Редуцированный таким образом язык мешает пониманию при чтении и прослушивании. И здесь я время от времени снова вставляла подлежащее.

Оригинал:

Он поздоровался, и я сделал то же самое. Он снова поздоровался, но из его приветствия я не смог разобрать ни слова.

Перевод:

Камергер поклонился в знак приветствия, и я поступил так же.

Самая значительная вставка в текст касается отрезка в прологе: привлекательный юноша из Хорасана должен до отъезда в Индию жениться на своей двоюродной сестре. Однако в начале текста ничего не говорится о том, что его будущая супруга является его двоюродной сестрой. Немного позже речь, естественно, пойдет о его двоюродной сестре, однако без упоминания о том, что это его жена. Те, к кому адресовался оригинал, несомненно, знают, что обычаи заключения браков с двоюродной сестрой со стороны отца подразумевались как нормальное явление. В противоположность этому для сегодняшней читательской аудитории соответствующее место в переводе необходимо обязательно дополнить, потому что иначе продолжение действия было бы просто непонятным.

Оригинал:

Господин мой, – молвил хорасанец, – скоро предстоит его свадьба, и он не может отправиться в путешествие раньше, чем проведет один год.

Перевод:

Господин мой, – молвил хорасанец, – скоро состоится его свадьба, и он не может отправляться в путь, пока не проведет один год с обрученной с ним девушкой, его двоюродной сестрой.