Явления - Арат Солийский
«О природе богов» и «О дивинации» — трактаты, посвященные решению проблемы соотношения религии и суеверия, религии и философии, то есть решению проблемы соотношения веры и разума, чувства и логики. Апелляция к религии, связанной со всей римской стариной и сохранявшей престиж в глазах народа, была характерна для Цицерона и раньше. Новое обращение к религии как символу этических и социально-политических норм «времен предков» стало для Цицерона, как можно думать, в некотором роде духовной оппозицией в условиях неприемлемой для него новой политической реальности. С другой стороны, в верхах общества уже давно происходило «переосмысление религии в философском аспекте, часто приводившее к практическому отрицанию традиционных верований», вызванное оторванностью этих верхов от «основ, породивших римскую религию, от фамилий, сельских общин, да, по сути, и от самой civitas, основную массу граждан которой они презирали и боялись».[32] Рим I века до н. э. был наводнен представителями всех философских школ и течений: возрождается вновь пифагорейство (представленное авторитетной личностью Нигидия Фигула), увлечение восточными и этрусскими пророчествами (среди прочих — пророчествами этрусской нимфы Вегойи), некромантией (ею увлекался, между прочим, Аппий Клавдий Пульхр, личность весьма заметная в Риме), новыми мистериями Диониса и, наконец, астрологией.[33] Задача всех этих учений объективно была схожей — это была задача духовной саморегуляции общества в условиях кризисного времени, попытка найти какую-то мировоззренческую опору, позволяющую переносить превратности судьбы. Вопрос, которым задается Цицерон, таков: как в новых условиях сохранить качества, традиционно присущие римскому гражданину, обязывающие предпочитать «общую пользу» — личной.
Трактат «О природе богов» Цицерон строит в философски привычной форме диалога: его главными участниками являются эпикуреец Веллей, стоик Бальб и академик Котта (все трое реальные лица — старшие современники Цицерона). Действие происходит в доме Котты в дни Латинских праздников, среди гостей которого присутствует и сам Цицерон. Цицерон выступает в роли слушателя, от собственного лица он говорит во вступлении (1, 1-17) и в конце трактата (III, 94-95). Во вступлении Цицерон констатирует огромное число мнений о богах и нерешенность основного вопроса: если боги существуют, то правят ли они миром? Решение этого вопроса, как считает Цицерон, исключительно важно. Без веры в богов и божественное провидение в обществе исчезнут добродетели и произойдет «великий переворот всей жизни» (I, 3). Но вопрос о природе богов крайне запутан разными философами, сам Цицерон сомневается, что его можно разрешить только силой доказательств. Задача философа заключается, таким образом, в парадоксальном по своей сути обосновании общественной необходимости религии и истинности ее постулатов вне зависимости от возможности рационального доказательства этой истинности. В споре трех изображенных Цицероном философов эпикуреец Веллей, аргументированно критикуя общие принципы теоретической теологии, дает обоснование эпикуровской теории о невмешательстве богов в людские дела. Его оппонентами выступает Котта. Опровергая эпикурейскую идею невмешательства богов, Котта, однако, также солидарен с той мыслью, что доказательства существования богов — сами по себе весьма спорны (1, 61-62), но то, что Бог существует, бесспорно хотя бы потому, что верить в них заставляет история, вера же не поддается чувственной проверке (I, 87-88), и, следовательно, существование богов — не предмет для доказательства. После Котты слово берет Бальб. Выступая в роли выразителя учения стоиков, он считает, что существование богов, напротив, вполне доказуемо. Бальб строит свои доказательства, отталкиваясь от иерархии совершенств, красоты космоса и целесообразности творений природы. Именно Бальбу, апеллирующему не столько к разумной обоснованности, сколько к образности аналогий, доверяет Цицерон свой перевод Арата. Красота и гармоничность космоса выступают в аргументации или, точнее, в иллюстрации Бальба очевидным свидетельством разумного происхождения мира и, значит, существования богов. На противоречивость такого рода свидетельств Бальбы указывает Котта (в последней, третьей книге трактата). Котта говорит, что критики разума доводы Бальбы не выдерживают; теология стоиков так же неудовлетворительна, как и любая другая. То, что боги существуют, для него очевидно, но авторитетность религии заключается не в ее философском обосновании, а в ее исторической оправданности (III, 5); философскими доводами вера в существование богов только ослабляется (III, 9-10). Интересно вместе с тем, что и Котта, ссылаясь на авторитет в вопросах религии Сципиона, Сцеволы и Лелия, очевидность существования богов для себя так или иначе «доказательно» иллюстрирует: напрашивающийся вывод, сделанный позднее чистыми фидеистами о несовместимости веры и разума лишь подчеркивает аксиоматику такой иллюстративности — в данном случае и Котты и Бальбы (с мнением которого Цицерон солидарен в большей степени).
Использование поэмы Арата в контексте спора, инсценируемого Цицероном, поучительно. В устах Бальба поэма Арата — авторитетная иллюстрация наглядной красоты звездного неба, разумной упорядоченности мироздания и, соответственно, очевидности божественного присутствия в мире. Арат — классик, причем немаловажно, что классичность его нейтральна, лишена индивидуальной, «авторской» аксиологии — описанная Аратом красота звездного неба продиктована, по мысли Бальба-Цицерона, самой небесной гармонией (II, 115), а не литературными способностями и художественным произволом автора. Изображаемое Аратом говорит само за себя, оно доказательно, так как наглядно.
В схожем контексте стихи Арата использует Цицерон и в другом трактате, посвященном борьбе с суевериями, «О дивинации» (1, 13-15). Сочинение Цицерона противоречиво: отрицательно относясь к суевериям и отвергая дивинацию, но оправдывая религию как социальный и политический институт, Цицерон балансирует, чтобы не сделать шаг назад, ведь и дивинация, исторически оправданная и авторитетно подкрепленная, тоже не исключает «общей пользы» для государства. Если боги небезучастны к миру людей и заботятся о них, то они дают людям знаки и способность предвидеть на их основе будущее. Замечательно, что отстаивающий эту идею брат Цицерона Квинт, с которым на протяжении двух книг трактата спорит сам Цицерон, иллюстрирует свои аргументы стихами того же Арата — на этот раз из второй, метеорологической части «Явлений».
В римской литературе последнего века республики Арат занимает место, в той или иной степени указанное Цицероном. Через полвека Овидий риторически спросит в «Любовных элегиях» (I, 15-16): «На небе ли солнце с луной?», и сам ответит: «Значит, не умер Арат». Арат здесь — почти символ, образ, указывающий не просто на традицию авторитетно освященной астрономии, но и, так сказать, на ее внелитературно зримый эквивалент — само звездное небо. Имя Арата
