Явления - Арат Солийский
* * *
Художественные достоинства «Явлений» принято рассматривать через призму предшествующей Арату литературной традиции. В приложении к «Явлениям» и другим аналогичным ей «ученым» поэмам, вопрос об «авторском праве» исходных для них естественнонаучных наблюдений в данном случае, вероятно, не имеет смысла — так можно было бы спорить об авторском праве на алфавит в его использовании для создания разных текстов. Произведение Арата было традиционным и оригинальным одновременно, т. е. именно таким, каким только и могло быть произведение, претендующее считаться поэтическим.
Помимо отмечавшейся связи с натурфилософскими сочинениями текст поэмы Арата обнаруживает более или менее явные переклички с очень многими поэтами — от Гомера и Гесиода до современных ему авторов.[27] Каллимах, откликнувшийся на «Явления» уже упомянутой выше эпиграммой, видел в Арате поэтического наследника Гесиода, а стоик Боэт Сидонский — подражателя Гомера. Ориентация на предшественников — общая черта всей эллинистической поэзии. Обращаясь к общеизвестным поэтическим местам, цитируя и перефразируя традиционные хрестоматийные тексты, Арат, как и другие поэты его эпохи, подтверждает участие в общей поэтической традиции, причастность определенному поэтическому наследству, дававшему право называться поэтом и оправдывавшему в глазах его современников общественное реноме самой поэзии. Таков, например, проэмий к поэме, очевидно перекликающийся, с одной стороны, с начальными стихами поэм Гесиода (ср.: Теогония. 1, 36-48; Труды и Дни. 1-4), а с другой — с гимническими произведениями современников Арата: гимнами «К Зевсу» Клеанфа и Каллимаха, «Посланием к Птолемею» (XVII идиллия) Феокрита (ст. 1-4).[28] Было бы, однако, ошибочно думать, что следование поэтической классике превращало поэзию эллинизма в некое исключительно вторичное, эпигонское творчество, лишенное художественного новаторства и оригинальности. Именно в следовании узнаваемым приемам поэтической традиции, в цитации и парафразах классиков поэты эпохи эллинизма демонстрируют оригинальность, осложняя известное и привычное элементами новизны и авторской самостоятельности. Такая двойственность присуща и поэме Арата, хотя и ориентирующегося на авторитетные тексты поэтической традиции, но отнюдь не следующего им буквально (что особенно видно в выборе мифологических версий упоминаемых Аратом этиологических сюжетов) и обнаруживающего по всему своему тексту своеобразное сочетание старины, даже архаики, с некоторыми, в том числе и собственно языковыми, новшествами.[29]
В ряду ученых поэм эпохи эллинизма «Явления» Арата выделяются ясностью и гладкостью поэтической речи, простой и одновременно точной. Следуя эпической традиции и используя характерные для нее языковые и стихотворные формулы, Арат адаптирует их к контексту непривычного для эпики просторечия — гомеровские «ионизмы» и обиходная лексика «общего языка» (т. н. κοινή) эллинистической поры встречаются здесь на равных правах.[30] Торжественность гекзаметра оттеняется у Арата внятностью заинтересованного изложения и лаконичностью изобразительных приемов. Об обдуманном изяществе, «вылущенности» (λεπτοί) стихов Арата писал уже Каллимах в упоминавшейся выше эпиграмме, и эта точка зрения о языке его поэмы будет неоднократно повторяться в дальнейшем (например: Цицерон, Об ораторе. I, 69. Некоторые критики позже увидят в этой гладкости, впрочем, известную чрезмерность: [Псевдо-]Лонгин. О возвышенном. X). Несмотря на очевидную сегодня стилистическую монотонность аратовских описаний, в разных местах его поэмы мы сталкиваемся со стихами, неожиданно удивляющими своей поэтичностью и сдержанной эмоциональностью — прежде всего это касается пассажей, посвященных Аратом морю (см., например, ст. 287-299; 413-429). Заметим, кстати, что, читая описания сурового труда моряков и морских сцен, трудно избавиться от ощущения, что Арат хорошо знал, о чем говорил. С неменьшим знанием дела Арат повествует о приметах погоды и вообще о природе, обнаруживая если не ученую добросовестность, то, во всяком случае, не лишенную эмоций наблюдательность и даже лиричность — стихи, изображающие повадки птиц, домашних животных, заботы сельской жизни, кажется, и сегодня могут взволновать читателя очарованием спокойной простоты и доброжелательности, очень отличающей стиль Арата от напыщенной риторики его современников.
Можно говорить также об определенном версификационном новаторстве Арата: употреблявшиеся ранее в античной поэзии слова с созвучными, «равными» окончаниями (так называемые «гомотелевты» — ομοτέλευτοι) в поэме Арата начинают выступать в виде привычных для современного читателя рифм. Арат «зарифмовывает», как правило, те стихи, которые несут какую-то композиционную нагрузку, например, завершают собой развернутый поэтический период (ст. 13-14, 394-395, 1003-1005 и др.) или выступают в роли некой формульной памятки, претендуют на афористичность (ст. 266-267, 362-365, 634-635). Нередко встречается у Арата анафора и аллитерация, причем опять же делается это очень тактично и композиционно оправданно. Все эти приемы, вкупе с виртуозным употреблением Аратом многочисленных и постоянно присутствующих в поэме глаголов движения, создают как бы постоянный стилистический контекст, соответствующий самой динамике звездного неба и сменяющих друг друга картин природы. Какими бы, однако, ни были достоинства риторического стиля и поэтического языка «Явлений», ясно, что, даже будучи ценимыми грекоязычными читателями Арата, едва ли только они вызывали интерес к его поэме у переводивших ее на латынь римлян (хотя аллитерационная игра Арата встречается и в этих переводах).[31] Устойчивая популярность поэмы Арата в глазах римской публики представляет поэтому отдельный интерес.
* * *
Первым известным по времени обращением к Арату в Риме считается перевод «Явлений», выполненный в юности Цицероном (приблизительно в 91-90 гг. до н. э.). Много лет спустя Цицерон включил отрывки из этого юношеского перевода в свои зрелые философские сочинения «О природе богов» и «О дивинации», написанные в 45-44 гг. до н. э. И сам перевод, и тот контекст, в котором используется перевод поэмы Арата у Цицерона, представляют для нас редкую возможность судить о восприятии Арата читателями, ощущающими неразрывную связь с литературно-философской традицией эллинизма. Оба философских произведения Цицерона, включающих в себя переводы из Арата, были написаны в последний период деятельности Цицерона — время очень трудное и лично для Цицерона, и для всего римского государства. Победа Юлия Цезаря при Фарсале (48 г. до н. э.), разгром помпеянцев в Африке (46 г. до н. э.) и Испании (весна 45 г. до н. э.), сделавшие Цезаря фактически единоличным диктатором, уничтожили последние надежды и иллюзии, которыми до этого время еще жило римское общество. Диктатура Цезаря многими римлянами была воспринята как начало новой эпохи. Выбитые из привычной колеи гражданской традиции римляне были вынуждены и мировоззренчески приспосабливаться к новым условиям государственного управления. Для Цицерона, активнейшего республиканца и участника антицезаристских кампаний, приход Цезаря к власти означал конец его политической карьеры. К краху Цицерона-политика прибавились семейные неурядицы. В 46 г. до н. э. Цицерон разводится с Теренцией, с которой он прожил 30 лет, и женится на своей опекунье, молодой и богатой Публилии, но новый брак оказывается
