Диалоги об Атлантиде - Платон
Сокр. А вот скажу. Мне и Лахесу кажется, что знание чего бы то ни было не есть иное знание прошедшего, как что произошло, иное знание настоящего, как что происходит, иное знание будущего, как что лучше могло бы быть произведено, или произойти, хотя еще не произошло, – но это самое. Например, по отношению к здоровью, во все времена нет другой врачебной науки, кроме одной, которая наблюдает и настоящее и прошедшее и будущее, как, что будет. То же делает и земледелие по отношению к произведениям земли. Что же касается до войны, то сами можете свидетельствовать, что воеводство превосходно заботится и о прочем, и о будущем: оно знает, что надобно руководствоваться не гаданием[314], а управлять; ибо ему самому лучше известно всё, относящееся к войне, – и настоящее и будущее. Да и закон повелевает – не гадателю начальствовать над воеводою, а воеводе над гадателем. Скажем ли это, Лахес?
Лах. Скажем.
Сокр. Что ж? а ты, Никиас, согласен ли, что одно и то же знание занимается и будущим, и настоящим, и прошедшим состоянием всякого дела?
Ник. Да, Сократ, мне так кажется.
Сокр. Но мужество, почтеннейший, по твоим словам, есть знание того, чего должно бояться и на что отваживаться. Не правда ли?
Ник. Правда.
Сокр. А мы согласились в значении того, чего должно бояться и на что отваживаться; то есть первое надобно понимать как будущее зло, а последнее как будущее добро.
Ник. Конечно.
Сокр. Между тем, одно и то же знание имеет в виду и будущее, и всё другое.
Ник. Так.
Сокр. Следовательно, мужество есть знание не того только, чего должно бояться и на что отваживаться; потому что оно, подобно другим знаниям, знает не одно будущее касательно добра и зла, но и настоящее, и прошедшее, и всякое.
Ник. Выходит.
Сокр. И так, Никиас, ты определил нам как бы только третью часть мужества; а мы спрашивали у тебя, что такое оно всецело. Видишь, мужество есть уже знание не только того, чего должно бояться и на что отваживаться, как сказано тобою прежде, но и всех вообще благ и зол, как говоришь теперь. Так или иначе, Никиас, изменил ты свою мысль?
Ник. Кажется, так, Сократ.
Сокр. Но думаешь ли, любезнейший, что тот сколько-нибудь недостаточен в добродетели, кто знает всякое добро и зло и всяким образом, как оно есть и было? Думаешь ли, что тому человеку недостает рассудительности, справедливости и святости, кто один может быть осторожным в отношении к богам и людям, кто, зная, как обращаться с ними, умеет различать опасное от неопасного и приобретать блага?
Ник. Кажется, ты говоришь дело, Сократ.
Сокр. Итак, сказанное тобою, видно, есть не часть добродетели, а вся добродетель.
Ник. Выходит.
Сокр. А мы ведь назвали мужество частью добродетели?
Ник. Да, назвали.
Сокр. Между тем настоящее-то наше положение не то показывает.
Ник. Видно, что не то.
Сокр. Следовательно, мы не нашли, Никиас, что такое мужество.
Ник. Кажется, не нашли.
Лах. А я думал, любезный Никиас, что ты найдешь, когда так пренебрег моими ответами на вопросы Сократа. Да, я очень надеялся, что мудрость, заимствованная тобою у Дамона, поможет тебе найти это.
Ник. Хорошо, Лахес, что ты нисколько не думаешь об этом деле и, как недавно обнаружилось, вовсе не разумеешь мужества; а что и я оказался таким же, – это видишь. Ведь тебе, конечно, будет не легче не знать вместе со мною того, что прилично знать всякому, кто несколько занимается собою. Ты, кажется, действуешь истинно по-человечески: смотришь не на себя, а на других. Напротив, я думаю, каким бы образом то, о чем ныне мы довольно рассуждали и чего достаточно не раскрыли, после обдумать – или с помощью Дамона, над которым ты позволяешь себе смеяться, никогда его не видавши, или с помощью других людей. Когда же обдумаю, то с охотою поучу и тебя; потому что ты, на мой взгляд, имеешь великую нужду в науке.
Лах. О, ты очень мудр, Никиас; однако ж я советую Лизимаху и Мелисиасу раскланяться с тобою и со мною, когда надобно рассуждать о воспитании юношей, а Сократа не отпускать. Таков был совет мой с самого начала; так поступил бы и я, если б у меня были взрослые дети.
Ник. С этим-то я согласен. Если Сократ захочет принять на себя попечение о юношах, то не должно искать никого другого. Вот и я с большим удовольствием вверил бы ему своего Никерата[315]; да он, как скоро речь зайдет об этом, всегда рекомендует другого, а сам не соглашается. Смотри, Лизимах, послушается ли он и тебя-то.
Лиз. Следует, Никиас; ведь и я охотно сделал бы для него то, чего не захотел бы сделать для многих других. Что же ты скажешь, Сократ? Послушаешься ли несколько и примешь ли участие в попечении о юношах, чтобы они вышли самыми лучшими?
Сокр. Жестоко, Лизимах, не хотеть принять участия в попечении о ком бы то ни было, чтобы он вышел самым лучшим. И если бы в теперешнем разговоре я оказался знающим, а они незнающими, то на это дело, конечно, надлежало бы пригласить меня; но видишь, все мы равно в недоумении: на каком же основании одного из нас предпочесть другому? По моему мнению, никто не заслуживает предпочтения. Если же так, то смотрите, не пригодится ли мой совет. Я говорю – и мое слово не с площади, – что все мы вообще должны искать самого лучшего учителя особенно для себя, ибо имеем в нем нужду, потом и для детей, не щадя на то ни денег, ни всего другого; а оставаться такими, каковы мы теперь, не советую. Если же кто-нибудь вздумает смеяться над нами, что мы в таком возрасте посещаем учителей, то укажем ему на Омира[316], который говорит: нехорошо стыдиться человеку нуждающемуся, – и не обращая внимания на возражения, на пересуды других, позаботимся собща как о себе самих, так и о детях.
Лиз. Мне нравятся твои слова, Сократ, – и я, как ни стар, готов со всею ревностью учиться вместе с юношами. Смотри же, сделай так: завтра рано приходи ко мне, да непременно; мы посоветуемся об этом. А теперь кончим свою беседу.
Сокр. Сделаю, Лизимах; приду к тебе поутру, если будет угодно Богу.
Лисид (Лизис)
ЛИЦА РАЗГОВАРИВАЮЩИЕ:
СОКРАТ, ИППОТАЛ, КТИЗИПП, МЕНЕКСЕН, ЛИЗИС.
Шел я из Академии прямо в
