О милосердии - Луций Анней Сенека
Галлион отличался как искусный оратор21. Но младшего сына автор «Контроверсий» ставит выше двух других22, информируя попутно о решении Мелы в противоположность братьям отказаться от государственного поприща23; тем большее внимание талантливейшему из сыновей следует, говорит отец, уделять занятиям риторической декламацией. Мела управлял семейным имуществом. И не только им: при Нероне он стал прокуратором принцепса, то есть заведовал его имущественными делами. Мало сомнений, что должности распорядителя для брата-финансиста добился Сенека. Сыном Мелы был Марк Анней Лукан, третий по значению, после Вергилия и Овидия, римский эпик. Мать Сенеки принадлежала к тому же древнему роду, что и мать Цицерона: знатностью обе Гельвии превосходили мужей. Но Цицерон о своей матери ни разу не вспоминает, тогда как Сенека обращается к Гельвии с «Утешением», полным биографических подробностей. От него мы узнаем о ее утратах, о духовных запросах, интересе к наукам и философии, образованности, которой не дал развиться в ученость строго римский традиционализм мужа, бывшего, по всем указаниям, старше своей жены24. «Утешение к матери Гельвии» содержит сведения еще об одной родственнице философа, принимавшей в нем самое теплое участие и помогавшей его взлету. Тетя, сестра матери25, была замужем за префектом Египта, чиновником, которому поручили весьма ответственный участок: Александрия продолжала оставаться столицей Востока. Гай Галерий занимал свой пост дольше других — шестнадцать лет, с 16 по 31 год26, что в правление Тиберия, пристально следившего за делами в Египте, требовало недюжинных административных способностей.
Семья не всегда настолько уж существенна для творческой биографии, и масса писателей, подобно Цицерону, по разным причинам не вдохновляется своей родословной. Но такая семья важна. Тем более что Сенека всегда помнит о ней. Сохранившийся отрывок из начала труда «О жизни отца» — свидетельство не только сыновнего почтения, но и заботы о литературном наследии родителя. Философ сожалеет, конечно, что отец не позволил жене заниматься философией, однако — с намеком на формулу Катона — называет его «лучшим из людей» и превозносит как историка. Старшему брату Сенека посвятил три своих сочинения: «О счастливой жизни», «О гневе» и «О лекарствах от случайностей». Путь братьев в государственной жизни и отношение к ней схожи27. Мелу философ хвалит почти в тех же выражениях, что отец; несколько трогательных строк в «Утешении к Гельвии» посвящает он и племяннику, будущему поэту. Обращения к матери говорят о духовном родстве, панегирик тетке — о глубоком почтении. Семья Сенеки, по всей очевидности, была семьей преданных друг другу единомышленников. Никого из них нельзя заподозрить в оппозиционных настроениях. Они готовы служить императорам, и едва ли будет ошибкой думать, что единоличное правление представлялось им благом для Рима, Август — идеалом правителя. Необходимым злом они считали не монархию, но плохого монарха28. Кроме наследного богатства, которому не угрожало быть растраченным, поскольку им умно распоряжались, эту интеллигентную семью государственных чиновников объединяло мировосприятие. Пусть отец и любил риторику больше философии, его мемуары и писания сына обнаруживают близкое сходство идейных и жизненных установок. Средневековье, отвлекшее филологию от фактов, свободно объединило отца с сыном, приписав «Философу» творения «Ритора»29.
Может быть в силу этой общности, отец не препятствовал философским увлечениям Сенеки. О приезде в Рим и годах учения почти нет внешних свидетельств: приходится вписывать субъективные оценки в общий для современников историко-культурный пейзаж. Тетка «на своих руках» привезла племянника в Рим30, то есть, очевидно, еще маленьким мальчиком, так что у грамматика он учился в столице, имея возможность заниматься с лучшими в тогдашнем мире школьными учителями. Уровень подготовки заметен по начитанности Сенеки в греческой и римской литературах, равно как и по филологическому усердию, сквозящему во многих его писаниях. Книги, книги, книги — тема звучит постоянно. Он воспринимает поэзию как вспомогательное средство философского образования, но, стремясь принизить филологическое прочтение классиков, обнаруживает выучку и знания профессионала31. Имени обучавшего мы не знаем. Самым знаменитым римским грамматиком в те годы был Веррий Флакк, но для нас интереснее фигура Луция Крассиция, которого — сообщает Светоний — ставили наравне с Флакком, однако он «внезапно распустил свою школу и примкнул к ученикам философа Квинта Секстия»32. Когда это случилось, успел ли Крассиций поучить Сенеку толкованию текстов, например, в качестве домашнего учителя, ответить затруднительно. Однако другие ученики Секстия стали наставниками Сенеки, и, учитывая пафос всех обращений философа к «грамматике» (в античном смысле этого слова), логично предположить, что он еще в отрочестве усвоил взгляд на филологию как на вещь рядом с философией никчемную. К урокам риторики, начинавшимся вместе со вступлением в возраст, то есть в 15-16 лет, Сенека приступил, обладая обширным читательским опытом, основательным знанием греческого и уже успев многое передумать. Семья жила в Риме. Галлион, усыновивший затем Новата, давал уроки красноречия всем трем братьям33. Его стиль известен по цитатам у Сенеки Старшего и немногий заметкам современников. Примечателен отзыв Тацита: в «Диалоге об ораторах» классицист Матерн неодобрительно называет речь Галлиона «бряцанием». Подразумевается дробность сочленений, из которых возникает целое: каждый фрагмент речи плотно сбит, нередко афористичен, однако лишен связи с окружением; текст, отрывистый, как звон бубенчиков, сплочен лишь движением мысли. Такой стиль, разительно контрастирующий с изложением Цицерона, сближает ораторскую прозу с поэзией; отметим, что другом Галлиона, кроме Сенеки Ритора, был Овидий34. Манера письма философа отличает его от отца, но доказывает, что он хорошо усвоил уроки Галлиона. Император Калигула, известный недобрым остроумием и разбиравшийся в красноречии, критиковал этот стиль в том же
