О милосердии - Луций Анней Сенека

потоки, ни река забвения, ни судилище. Никакой тиран не стесняет их безграничной свободы. Все это выдумали поэты, пугая нас пустыми ужасами. Смерть есть освобождение и конец всех зол, наши страдания не переходят за ее пределы, она возвращает нам тот покой, которым мы пользовались, прежде чем родились. Тот, кто жалеет умерших, должен жалеть и тех, которые не родились. Смерть не является ни добром, ни злом. Ибо лишь то может быть добром или злом, что вообще является чем-нибудь; никакая судьба не имеет значения для того, что ничто само по себе, что приводит все к ничтожеству. Добро и зло непременно находятся в какой-нибудь материи. Судьба не может удержать того, что отпустила природа, и не может быть несчастным тот, кто не существует. Твой сын перешел пределы, внутри которых человек является рабом, его охватил великий и вечный покой. Его не смущают более страх бедности, заботы о богатстве, борьба духа, одолеваемого сладострастными потребностями чувственности. Его не беспокоят ни зависть к чужому счастью, ни вражда других к его собственному. Брань не оскорбляет более его утонченного слуха, ему не угрожает ни общественное, ни семейное несчастье, он не зависит от будущего, озабоченный его всегда неведомым исходом. Наконец-то он находится в таком месте, откуда его никто не прогонит, где его никто не испугает.

20

Как мало знаете о своих бедах вы, не признающие в смерти лучшего изобретения природы и не ожидающие ее! Оберегая ли счастье и отгоняя несчастье, уничтожая ли утомление жизнью и истощение старика, унося находящегося во цвете сил юношу, от которого ждут самого лучшего, или ребенка, остановившегося у порога более сурового возраста, — смерть для всех является концом, для многих помощью, а для некоторых — предметом желаний, и никто не обязан ей более, чем тот, к кому она пришла прежде, чем он ее позвал. Она, помимо желания властелина, уничтожает рабство, она освобождает заключенного от цепей и выводит его из тюрьмы, тогда как выход был запрещен необузданной силой владыки. Она показывает изгнанникам, постоянно обращающим сердца и очи в сторону родины, что им совершенно безразлично, под какою землей они будут лежать. Она равняет всех и во всем, когда судьба неравномерно распределяет общие блага и из рожденных с одинаковыми правами одаряет одних в ущерб другим; она — то, что никогда не действует по произволу другого, то, перед чем никто не чувствует своего унижения, то, от чего никто не может уйти, то, Марция, к чему стремился твой отец. Благодаря ей, говорю я, нет наказания в том, что человек родился: она помогает мне не падать под угрозами бед и сохранять свой дух невредимым и способным к самоконтролю: ведь всегда есть к кому обратиться за помощью. Здесь я нахожу кресты и виселицы, устроенные у всех различно: одни вешают людей вниз головой, другие сажают на кол, вгоняя его в срамные места, третьи на дыбе растягивают руки. Я вижу применяемый в пытках клин, я вижу удары бичей, вижу особые машины для каждого органа и сустава. Но здесь вижу и смерть. Здесь кровожадные враги, надменные граждане. Но тут же я вижу и смерть. Не трудно служить там, где можно одним шагом достигнуть свободы, лишь только нам надоест властелин. Жизнь, ты мила мне за благодеяние смерти!

Подумай, как много хорошего в своевременной смерти, скольким людям пришлось плохо потому, что они жили слишком долго. Если бы болезнь в Неаполе унесла Гнея Помпея, бывшего в это время украшением и опорой государства, он, несомненно, умер бы как первый человек в Римской империи. А прибавка немногих лет свергла его с высоты. Он увидел изрубленные на его глазах легионы, и печальным остатком армии, в которой первую линию составлял сенат, стал он сам — переживший свое войско военачальник. Он увидел египетского палача и подставил свое тело, неприкосновенное для победителей, под меч охранника. Но если бы он и остался нетронутым, спасение лишь опечалило бы его. Ибо что могло быть позорнее того, что Помпей живет по милости царя? Если бы Марк Цицерон погиб в то время, когда против него, как и против отечества, был направлен меч Катилины, освободив республику, он умер бы как ее спаситель. Если бы он последовал за похоронами своей дочери, то и тогда умер бы как счастливый человек. Он не увидел бы мечей, занесенных над головами сограждан, или того, как имущество убитых делят между собой их убийцы, так что тем приходится еще и оплачивать собственную смерть; не увидел бы пошедшей с торгов консульской добычи и публичной отдачи на откуп убийств, войн, разбоев, толпы Каталин. Разве не было бы лучше для Марка Катона, если бы по пути с Кипра, где он получил в свое распоряжение царское наследство, море поглотило его, а вместе с ним и все деньги, которые он вез, чтобы оплачивать гражданскую войну? По крайней мере, он унес бы с собой вот что: на глазах у Катона никто не дерзнет на бесчестный поступок. А прибавка немногих лет заставила этого рожденного не только для личной, но и для общественной свободы человека бежать от Цезаря и последовать за Помпеем.

Итак, твоему сыну преждевременная смерть не принесла никакого несчастья; наоборот, она избавила его от перенесения немалого количества зла.

21

«Но он умер слишком рано, не успев стать достаточно зрелым». Представь же себе, что он остался бы жить, представь самую долгую жизнь, какая только возможна для человека. Подумай, однако, насколько и она коротка! Рожденные на очень недолгое время, мы должны будем вскоре уйти из предоставленного нам в этой гостинице места, оставив его другому. Вообрази себе продолжительность существования городов и ты увидишь, что недолго стояли и те, которые хвалятся своей древностью. Все человечество кратко и преходяще; от бесконечности оно получает только ничтожную часть. Земля со своими городами и племенами покажется нам точкой по сравнению с вселенной. И еще меньшей точкой представится продолжительность нашей жизни, если сравним ее со всей протяженностью времени, которая больше мира, ибо последний постоянно возобновляет в ней свой путь. Зачем же растягивать то, чего увеличение, каким бы ни было, все же не далеко уходит от нуля? Время нашей жизни велико лишь в том случае, если кажется нам достаточным. Пусть ты назовешь мне людей, прославившихся исключительно преклонным возрастом, насчитав некоторым из них до ста десяти лет. Обратив свое внимание на все время, ты поймешь, что нет разницы между