Марк Цицерон - Письма к Аттику, близким, брату Квинту, М. Бруту
4. Что же касается сикионцев304, то на сенат, как я уже писал тебе, надежда невелика; ведь уже никто не жалуется, так что если ты ждешь этого, то дело долгое. Бейся, если можешь, по-иному. Когда постановление было вынесено, не заметили, кого оно касается, и педарии305 быстро побежали, голосуя за него. Время для отмены постановления сената еще не назрело, так как, с одной стороны, никто не жалуется, и с другой, многие восхищаются им: одни из недоброжелательства, другие — считая его справедливым.
5. Твой Метелл выдающийся человек. Я ставлю ему в вину лишь то, что он не особенно доволен известиями о спокойствии в Галлии306. Он, я думаю, жаждет триумфа. В этом хотелось бы больше умеренности. В остальном все замечательно. Сын Авла307 ведет себя так, что его консульство — это не консульство, а пощечина нашему Великому308.
6. Из моих сочинений я послал тебе составленное по-гречески о моем консульстве. Эту книгу я передал Луцию Коссинию. Тебе, я полагаю, мои сочинения на латинском языке нравятся, но этому греческому грек завидует. Если об этом напишут другие, я тебе пришлю, но, верь мне, стоит им прочесть мое сочинение, и — уж не знаю отчего — их работа останавливается.
7. Возвращусь теперь к своим делам. Луций Папирий Пет309, честный и любящий меня человек, подарил мне те книги, которые оставил Сервий Клавдий. Так как твой друг Цинций сказал мне, что на основании Цинциева закона310 их можно взять, то я сказал, что охотно приму их, если Пет доставит их. Итак, если ты любишь меня и уверен в моей дружбе, постарайся при помощи друзей, клиентов, хозяев и гостей311, наконец, своих вольноотпущенников и рабов, чтобы не пропало ни листа, ибо мне чрезвычайно нужны и те греческие книги, которые, как я подозреваю, он оставил, и латинские, которые, как я знаю, у него были. Ведь я с каждым днем все больше отдыхаю за этими занятиями в течение того времени, которое остается у меня от трудов на форуме. Ты окажешь мне, говорю, очень и очень большое удовольствие, если будешь в этом деле так же заботлив, как обычно бываешь в делах, которые считаешь весьма важными для меня. Поручаю тебе дела самого Пета, за что он весьма благодарен тебе, и не только прошу, но даже советую тебе наконец навестить меня.
XXVII. Титу Помпонию Аттику, в Грецию
[Att., II, 1]
Рим, середина июня 60 г.
1. В июньские календы, когда я направился в Анций, весьма охотно расставшись с гладиаторами Марка Метелла312, я встретил твоего раба. Он передал мне твое письмо и записки о моем консульстве, написанные по-гречески. Тут я обрадовался тому, что я уже несколько ранее вручил Луцию Коссинию для передачи тебе книгу об этом же, также написанную по-гречески, ибо если бы я прочел твою книгу раньше, то ты сказал бы, что я обокрал тебя. Хотя твое изложение (я прочел с удовольствием) показалось мне несколько взъерошенным и непричесанным, но его украшает именно пренебрежение к украшениям, подобно тому, как женщины кажутся хорошо пахнущими именно оттого, что они ничем не пахнут313. Моя же книга использовала весь сосуд Исократа314 с благовонным маслом и все ящички его учеников, а также немало аристотелевых красок. Как ты указываешь мне в другом письме, ты бегло просмотрел мою книгу на Коркире, а затем, как я полагаю, ты получил ее от Коссиния. Я не осмелился бы послать ее тебе, не исправив ее медленно и кропотливо.
2. Впрочем Посидоний315 уже написал мне в ответ из Родоса, что чтение этих моих воспоминаний, которые я послал ему для того, чтобы он написал о тех же событиях более изящно, не только не побудило его к писанию, но даже совсем устрашило. Что еще нужно? Я привел в смущение греческий народ, и те, кто обычно приставал ко мне с просьбами дать им что-нибудь, что они могли бы украсить, перестали докучать мне. Ты же, если книга тебе понравится, позаботишься о том316, чтобы она была и в Афинах и в прочих городах Греции, ибо она, кажется, может придать моим действиям некоторый блеск.
3. Что касается моих малозначащих речей, то я пришлю тебе и те, которые ты просишь, и еще другие, раз то, что я пишу, побуждаемый восхищением молодых людей, нравится и тебе. Ибо мне было выгодно — подобно твоему славному согражданину Демосфену, так как он блистал в тех речах, которые называются филиппиками317, и так как он отошел от несколько жесткого склада речи, подходящего для суда, чтобы внушать большее уважение к себе и более казаться государственным деятелем, — позаботиться о том, чтобы и у меня были речи, которые назывались бы консульскими. Одна из них произнесена в сенате в январские календы; другая — речь к народу — о земельном законе318; третья — об Отоне319; четвертая — в защиту Рабирия320; пятая — о сыновьях тех, кто подвергся проскрипции321; шестая — это речь на народной сходке, когда я отказался от провинции322; седьмая, — когда я изгнал Катилину; восьмая, — с которой я обратился к народу на другой же день после бегства Катилины; девятая — на народной сходке в тот день, когда аллоброги разгласили323; десятая — в сенате в декабрьские ноны; кроме того, есть еще две краткие, как бы извлечения из речей о земельном законе324. Я позабочусь о том, чтобы ты получил весь сборник, а так как тебя восхищают как мои произведения, так и мои действия, то ты в тех же книгах найдешь и то, что я совершил, и то, что я сказал. Иначе тебе нечего было просить меня, ведь сам я не предлагал.
4. Ты спрашиваешь, из-за чего я вызываю тебя, и в то же время указываешь, что тебя задерживают дела, но не отказываешься примчаться не только если нужно, но также если я хочу; никакой необходимости нет, но мне кажется, что ты мог бы лучше выбрать время для своей поездки. Ты слишком долго отсутствуешь, тем более, что находишься поблизости; и мы не наслаждаемся твоим обществом, и ты лишен нашего. Теперь, правда, все спокойно, но если бы безумство Смазливого и могло зайти немного дальше, то я настойчиво вызвал бы тебя оттуда. Метелл поистине прекрасно сдерживает и сдержит его. Что еще нужно? Это консул, любящий отечество, и, как я всегда полагал, честный по природе.
5. А тот325 не прикидывается, но прямо жаждет стать народным трибуном. Когда это обсуждалось в сенате, я сокрушил его и осудил непостоянство того, кто в Риме добивается власти народного трибуна, тогда как в Сицилии он много раз говорил о том, что хочет быть эдилом. Я сказал также, что нам нечего особенно беспокоиться, ибо ему позволят погубить государство, когда он станет плебеем326, отнюдь не больше, нежели это было позволено во время моего консульства патрициям, подобным ему. Когда же он сказал, что он на седьмой день возвратился с пролива, что никто не мог выйти ему навстречу и что он вошел в Рим ночью, причем он вызывающе говорил об этом на народной сходке, то я сказал, что для него не произошло ничего нового. «Из Сицилии на седьмой день в Рим? Но ведь за три часа из Рима в Интерамну327. Вошел ночью? То же и ранее. Навстречу не вышли? Но этого не сделали даже тогда, когда очень было нужно выйти»328. Что еще нужно? Наглого человека я делаю скромным не только непрерывной важностью своей речи, но даже такого рода замечаниями. Затем я издеваюсь уже в частном разговоре и шучу с ним. Более того, когда мы сопровождали кандидата329, он спросил меня, имел ли я обыкновение предоставлять сицилийцам места на боях гладиаторов. Я ответил отрицательно. «А я, — говорит, — как новый патрон330, предоставлю им места, но сестра, располагающая столь обширным консульским местом, дает только на одну ногу». «Брось, — говорю, — жаловаться, что только одна нога сестры; тебе позволяется поднимать и другую»331. Ты скажешь, что такие слова неприличны консуляру; согласен, но я ненавижу эту женщину, недостойную консула.
Всегда б ей восставать, воюет вечно с мужем332
и не только с Метеллом, но и с Фабием, ибо ей в тягость, что они ничего не стоят333.
6. Ты спрашиваешь о земельном законе334. Дело, очевидно, замерзло. Что же касается твоих мягких упреков из-за моей дружбы с Помпеем, то я не хотел бы, чтобы ты считал, что я объединился с ним ради защиты с его стороны, но обстоятельства сложились так, что если бы между нами случайно появилось какое-нибудь разногласие, то в государстве неминуемо возникли бы величайшие раздоры. Я предвидел и предупредил это, причем не я отступил от того прекрасного образа действий, а он исправился и несколько отрешился от своего изменчивого отношения к народу. Знай: о моей деятельности, против которой многие старались восстановить его, он отзывается более выспренно, нежели о своей, свидетельствуя, что он честно служил государству, но что я сохранил его в неприкосновенности. Насколько полезно мне такое поведение его, не знаю; государству оно, несомненно, на пользу. Что? Если я улучшу отношения также с Цезарем, которому теперь ветры чрезвычайно благоприятствуют, разве я этим нанесу государству такой вред?
