О милосердии - Луций Анней Сенека
Это величие твоего духа заставляет меня забывать о слабости твоего пола, а также о выражении твоего лица, на котором сохранилась не прекращавшаяся печаль столь многих лет. Ты должна понять, что я не хочу ни подделаться под тебя, ни обмануть твое душевное настроение. Я возбудил в твоей памяти былое несчастье. Желаешь ли ты знать, как перенести и этот удар? Я показал тебе рубец прошлой, столь же страшной раны. Пусть другие действуют ласково и мягко, но я желаю начать борьбу с твоей печалью, стремлюсь остановить слезы, которые проливают — если хочешь правду-уже больше по привычке, чем от тоски, твои измученные глаза. И сделать это я хочу так, чтобы ты полюбила свои лекарства. Если же этого не случится, пусть они подействую против твоей воли. Крепко держи я своих объятиях скорбь, которая заместила тебе сына Но когда же будет ей конец? Ибо все было напрасно: смолкли уговоры твоих друзей и советы великих и близких тебе людей; научные занятия, унаследованное от отца сокровище, проходят мимо глухих ушей, напрасно стараясь внести утешение, хотя бы на короткое посвященное этим занятиям время. Даже естественное исцеляющее воздействие времени, помогавшее при наиболее тяжких утратах, и то потеряло на тебе свою силу. Прошел уже третий год, и ничто не изгладилось от первого удара: он все возобновляется и ежедневно усиливает печаль, он давностью завоевал себе права и зашел так далеко, что считает позорным тебя оставить. Все ошибки внедряются глубоко, если их не устранить с самого начала, так же и эта печаль, это несчастье, эта ярость против самой себя питается, в конце концов, своей собственной горечью, и для несчастной души боль становится извращенной радостью. Поэтому я хотел бы уже в первое время содействовать твоему исцелению; более легкими средствами мог бы я побороть силу, захваченную при ее зарождении, с большими усилиями приходится бороться против состарившегося зла. И излечение ран гораздо легче, когда они залиты свежей кровью; они позволяют прижечь себя, дают глубоко проникнуть зонду и допускают пальцы исследующего; гораздо труднее вылечить их, если они запущены и обратились в злокачественный нарыв. Теперь я не могу с уступчивостью и снисходительностью обращаться с таким неподатливым горем: его нужно сломить.
2
Я знаю, что обыкновенно, желая кого-нибудь уговорить, начинают поучениями и кончают примерами. Но иногда бывает полезно изменить это обыкновение, ибо с одними нужно обращаться иначе, чем с другими. Некоторые охотно подчиняются руководству доводам рассудка, а иным, тем, кого впечатляют славные деяния, надо напоминать имена знаменитых людей и приводить авторитетные примеры того, как свободный дух не предается отчаянию. Я хочу указать на два великих примера, принадлежащих твоему полу и твоему времени, один — женщины, которая поддалась горю, другой — женщины, которая, будучи постигнута таким же несчастьем и понеся еще бо́льшую потерю, не дала горю долго властвовать над собой и вернула чувства в их спокойное состояние. Октавия и Ливия, сестра и супруга Августа, обе потеряли своих сыновей в юношеском возрасте, имея надежду видеть их властителями. Октавия потеряла Марцелла, на плечи которого уже опирались и дядя, и тесть, которому уже передавались тяжести правления; юношу огненного духа и сильного таланта, но вместе с тем обладавшего удивительными для его возраста и положения сдержанностью и самообладанием, чуждого сладострастия и готового перенести все, что дядя на него захочет возложить или, если можно так выразиться, на нем построить. Он хорошо выбрал основание, не поддававшееся никакой тяжести. Всю свою жизнь она не прекращала слез и вздохов и не хотела слушать исцеляющих слов. Она не давала отвлечь себя от этого; думая только об одном предмете и сковав им свою душу, она всю жизнь оставалась такой же, какой была при погребении, она не хотела даже пробовать подняться, отказываясь к тому же и от всякой поддержки, презирала возможность утешиться и в отказе от слез видела новую потерю. Она не желала иметь изображение любимого сына и слышать упоминания о нем. Она возненавидела всех матерей в особенности Ливию, потому что, казалось, к сыну последней перешло обещанное ей счастье. Погруженная во мрак и одиночество, она не хотела даже взглянуть на своего брата, отвергла сочиненные к празднику в память Марцелла стихи и другие выражения сочувствия и замкнула свои уши для утешения. Уклоняясь от обычных выражений сочувствия и даже ненавидя величие и блеск своего брата, она пряталась и скрывалась. Она не снимала траурного платья даже тогда, когда ее окружали дети и внуки, обижаясь на своих, так как их цветущая жизнь напоминала ей ее потери.
3
Ливия потеряла своего сына Друза, который стал бы великим государем и уже был великим полководцем. Он проник глубоко в Германию, и римляне водрузили свои знамена там, где едва ли вообще было известно, что существуют римляне. Он, как воин, умер во время похода, причем во время болезни даже враги оказывали ему уважение и проявляли миролюбие, не смея желать того, что им, в сущности, было выгодно. Его смерть за государство сопровождалась величайшим сожалением граждан провинций и всей Италии. Так как на погребение устремились все муниципии и колонии, его тело было привезено в город триумфальным шествием. Матери не пришлось принять последнего поцелуя сына и дорогих слов из уст умирающего. На долгом пути провожала она бренные останки своего сына. Все время возбуждаемая горящей кострами Италией, она как бы неоднократно его теряла. Несмотря на это, опустив сына в могилу, она погребла
