Мартин Нексе - В железном веке
Недовольны были выступлением пастора Вро и присутствовавшие здесь руководящие деятели Высшей народной школы и церкви. Решено было помеченный следующим пунктом программы доклад по поводу миссионерской общины Санталя отменить и предоставить слово зятю пастора Вро, учителю Высшей народной школы Хагену. Хаген, преподававший в одной из крупных высших народных школ, находившейся в центре цветущей Южной Зеландии, в такой же мере отличался живостью и ловкостью, как его тесть — медлительностью. Он слыл оратором божьей милостью и мог битый час вызывать у своей аудитории безудержный хохот, ни о чем в сущности не сказав. Вступать в полемику со столь сильным оратором, как этот воинствующий чужеземец, Хаген и не помышлял, но он мог рассеять впечатление от его речи и отвлечь присутствующих от тягостных размышлений. Уж одно его появление на трибуне, еще раньше чем он открывал рот, вызывало веселое настроение у тех, кто хоть раз его слушал.
Неожиданно в конце зала появился человек и что-то сказал сидевшим в задних рядах. Это привело людей в сильное волнение, — быстро разрастаясь, оно в мгновение ока охватило зал. Присутствующие что-то кричали, не слушая друг друга, многие, прокладывая себе путь локтями, ринулись к выходу.
— Война! — кричали они. — Началась война между Россией и Германией!
Учитель Высшей народной школы Хаген преобразился: с лица его сбежала улыбка, он, казалось, стал вдруг выше ростом.
— Спокойно! — крикнул он так, что его услышали в самых отдаленных уголках зала. — Успокойтесь, друзья, и выслушайте меня!
В зале наступила мертвая тишина.
— Мужчины и женщины Дании! Война разразилась! Та самая страшная война, угроза которой так долго висела над всеми нами. Если это выдумка, то пусть бог покорает того, кто вздумал бы сыграть с нами шутку. Если же это правда, то, значит, для каждого из нас пробил час его судьбы. Мы малый народ, но и самому малому народу выпадает иной раз на долю пережить величайшие события. Навострим же наш слух и вое наши чувства среди мрака и неизвестности, в которых мы пребываем. И если мы услышим призывный глас божий, да не уклонимся мы от его зова, да будем мы готовы следовать ему! Помолимся же все вместе за наших братьев, населяющих долины Королевской реки.
Он молитвенно сложил руки и опустил голову, и все последовали его примеру. В большом зале воцарилась тяжелая тишина. Потом собравшиеся с чувством пропели «Молитву за Данию».
Когда умолкли последние слова о «царе царей», в глубине зала на скамейку вскочил мужчина и потребовал внимания. Это был Нильс Фискер.
— Вот и дождалась Европа! Пришла беда! — крикнул он. — К прискорбию, весть о войне подтвердилась. У меня в руках сообщение телеграфного агентства. Знаю, что в эту минуту многие из присутствующих думают об одном лишь: взять реванш за шестьдесят четвертый год. Но давайте не будем во имя нескольких тысяч наших соотечественников кричать «ура» войне! Помните, что современная война несет миллионам смерть, а сотням миллионов лишения и горе. Многие здесь желают поражения Германии, и надежда на это поражение радует их. Но не забывайте, что народ — это относится к каждому народу, а уж к немецкому больше, чем ко всякому другому, — нельзя смешивать с той кучкой людей, которая временно решает судьбу подлинного народа, а там, на юге Ютландии, угнетает наших соотечественников. Эти правители рано или поздно сгинут, немецкий же народ останется — он не может сгинуть! Европа, мир, человечество не могут обойтись без этого терзаемого, закаленного в многочисленных тяжелых испытаниях народа, этого козла отпущения, на которого сыплются удары за все грехи и глупости, совершаемые всеми нами. Что значит несправедливость, содеянная немцами в отношении нас, Польши и Эльзас-Лотарингии, по сравнению с несправедливостью, больше того — с угнетением, которое их собственная страна на протяжении многих веков сама терпит? А то, что мы претерпели от этого скромного и великодушного по своей природе народа, — что это по сравнению с тем, что он дал нам? Нас учат, что немец наш исконный враг. А подумал ли кто-нибудь из вас, что представляла бы собой Дания, если бы соседом ее на месте Германии была какая-нибудь другая великая держава? Вспомните об Ирландии!
В зале поднялась такая буря протестующих выкриков, что Нильс Фискер вынужден был переждать минутку.
— Он социалист! — слышались возгласы. — Он продался немцам! Сколько они заплатили тебе?
— Сейчас я вам отвечу, — продолжал Нильс Фискер. — Немцы дали мне мою культуру. Кому мы обязаны такими этапами нашей культуры, как реформация, кустарные промыслы? Нашим южным соседям! Кто дал первый толчок развитию нашего животноводства, развитию нашего рабочего движения, которое вы смешиваете с грязью, а дети ваши будут славить как величайшее культурное движение всех времен? Наши южные соседи! Так не вздумайте же строить свое счастье на их гибели! Смотрите, как бы мы не попали из огня да в полымя! Не вздумайте приветствовать катастрофу — быть может, самую страшную, какую когда-либо знало человечество! Не подобает нам извлекать пользу из такого бедствия. Справедливость, добытая огнем и мечом, никогда ничего хорошего не приносила!
Когда Нильс кончил, в зале было тихо. Его страстная, сильная своей убежденностью речь произвела известное впечатление, но не его, отставного учителя, хотелось услышать теперь этим людям.
И вот на трибуну поднялся пастор Вро. Он выразил благодарность «бывшему» учителю Фискеру за его гуманные воззрения, заставляющие его брать на себя столь щекотливую задачу — выступать в роли защитника! Даже самым тяжелым преступникам предоставляется право иметь защитников! Слушать призыв к человечности и напоминание о народных массах всегда отрадно и утешительно. Нет, последователи идей Высшей народной школы не затыкают себе уши ватой. Но провидение прокладывает свои пути; наш путь, путь нынешних людей, идет через чувство национального, какое бы значение в будущем ни получили идеи интернационализма. Что проку в том, что мы готовы объять мир, если для своих единокровных братьев у нас нехватает любви? «Тот, кто не полюбит малых сих, пусть не ждет любви народа и признания потомков», — правильно говорит в одной из своих песен Бьёрнсон. Хотим мы того или не хотим, но мы то и дело мысленно возвращаемся к нашим угнетенным южноютландским братьям: служа им, мы с удовлетворением сознаем, что служим человечеству.
Многие вздохнули с облегчением. С ними говорил их священник в тяжелую минуту, когда душа, потрясенная огромными событиями, объята смятением, он подтверждает те их мысли и ту их веру, которые им внушали с малых лет. А единственная возможность обрести уверенность — это услышать подтверждение того, чему тебя учили в детстве.
На сцене показался пастор Эйвинн Стеен, но он не поднялся на трибуну, а остановился возле нее, как бы подчеркивая, что он здесь чужой.
— Я, может быть, не имею права вмешиваться в ваш спор, хотя сердцем чувствую, что это право у меня есть. Но да будет позволено мне выразить вам, как хорошо я понимаю ваше страстное желание воссоединиться с людьми, населяющими земли южнее Королевской реки, людьми, которые по праву являются вашими и, я позволю себе также сказать, нашими братьями. Но и за золото, не говоря уж о счастье, можно иной раз слишком дорого заплатить. Подумайте об этой цене и спросите бога и себя, нет ли более совершенных путей вернуть то, что у вас отняли. Мне думается, что только то счастье заслужено, что смирением добыто. Если вы сумеете выпросить у бога, чтоб он вернул вам Южную Ютландию, отведя от вас угрозу войны, вы заслужите у него воссоединение со своими братьями; оно произойдет когда-нибудь и будет прочным и прекрасным.
Слова эти не всеми были встречены сочувственно, многие считали их малоутешительными.
— Пока трава вырастет, корова издохнет! — раздался чей-то голос.
Протестующие возгласы слышались со всех сторон. Уже немолодой, видный собой крестьянин протиснулся вперед:
— Я хотел только сказать: я желаю немцу того, что он заслуживает. А если дело касается Южной Ютландии, то я отправлюсь на войну добровольцем, хотя у меня полон дом детей и даже внуков.
Часть молодежи присоединилась к нему.
Старый Эббе встал со своего председательского кресла. Седовласый и кроткий, поднялся он на трибуну и оглядел собрание. Он был сильно взволнован, щеки у него дрожали.
— Мы так часто с вами пели: «Кто в бога верует, тот суеты не ведает!» А сейчас, по-моему, среди нас есть такие, которым не терпится — очень уж соблазнительно им половить рыбку в мутной воде. Я стар, и, наверное, вы, молодые, втайне смеетесь над моей дряхлостью и считаете, что мне бы следовало помолчать сегодня. Но некогда и я был молод, и о тех годах разрешите мне вам кое-что рассказать. В семидесятом году, когда разразилась франко-прусская война, я был молодым парнем и сидел на школьной скамье в Высшей народной школе. Однажды, когда мы собрались на вечерние занятия, в зал вошел рассыльный и принес экстренный выпуск газеты. Директор прочитал ее вслух, и наступила удивительная тишина — тишина вне и внутри нас. Но жена директора вышла на середину зала и захлопала в ладоши. Все мы, не только она, любили наше отечество и скорбели по отнятой у нас земле, но что-то непреодолимое мешало нам последовать примеру той, которая аплодировала войне. И как ни высоко ценили мы своего директора и его жену, мы не могли побороть себя. И вот теперь мировая история опять грозит нам катастрофой. Дорогие друзья, не будем же аплодировать войне, словно это интересный спектакль, а со страхом в сердце и с глубоким волнением пойдем навстречу грядущему. Помолимся за тех, кто попал в эту беду, и не только за наших братьев в Южной Ютландии, а за всех, за бедное, несчастное человечество, — и за нас самих! Скажу вместе с сыном, который мне, старику, на многое открыл глаза: лучше самому стерпеть беду, чем поживиться на несчастье другого!
