Я. Засурский - Писатели США. Краткие творческие биографии

Филлипс погиб в расцвете лет от руки человека, решившего, что в одном из своих романов писатель оклеветал его сестру.

Филлипс (Phillips), Уэнделл (29.XI.1811, Бостон, Массачусетс — 2.II.1884, там же) — публицист, общественный деятель. Родился в семье мэра Бостона, известного адвоката. После окончания юридического факультета Гарварда (1831) занялся адвокатской практикой. Ему прочили блестящую политическую карьеру, но знакомство с У. Л. Гаррисоном в 1837 г. изменило его судьбу. Он вступил в Массачусетское аболиционистское общество и стал правой рукой редактора газеты «Либерейтор». Респектабельный Бостон объявил Филлипсу бойкот: его подвергали насмешкам, оскорблениям, травле. Через несколько десятилетий, однако, бостонцы воздвигли памятник «лучшему оратору Америки, а возможно — и всего мира» (как назвал его Ф. Энгельс), который «сделал больше, чем кто-либо, за исключением Джона Брауна, для уничтожения рабства и успешного ведения Гражданской войны».

Количество публичных выступлений Филлипса в Новой Англии и Нью-Йорке превысило 2000. Его лекции и речи публиковались на страницах «Либерейтора», «Нэшнл антислейвери стэндард» и имели широкий общественный резонанс. Еще при жизни автора они были собраны в книгу «Речи, лекции и письма» (Speeches, Lectures and Letters, 1863). Второе (посмертное) издание вышло в 1891 г. Безжалостный сарказм, язвительные инвективы были излюбленными приемами его «моральной пропаганды». «Мы должны высказываться резко, так как страна переживает кризис… Каждый шестой американец-раб. Наш флаг отяжелел от крови и прилип к древку», — говорил Филлипс. Первое выступление его в 1837 г. сравнивают с Геттисбергской речью А. Линкольна. Поводом для него послужило убийство издателя-аболициониста Лавджоя, темой — защита свободы слова и печати.

Человек широкой эрудиции, глубокого ума, большого мужества, Филлипс стал в 1840-1850-х гг. ведущей фигурой борьбы за гражданские права. В 1850 г. он вошел в комитет бдительности и организовал защиту беглых негров в Бостоне. Разработал программу неповиновения властям в трактатах «Конституция — сговор с рабовладельцами» (Constitution — a Proslavery Compact, 1845) и «Положение о личной свободе» (Personal Liberty Act, 1855). Как и Г. Д. Торо, приветствовал восстание Джона Брауна: сражение при Харперс-Ферри он назвал «Лексингтоном наших дней».

После Гражданской войны Филлипс возглавил Американское аболиционистское общество и вел борьбу за предоставление неграм политических прав. «Задача писателя в республике, — говорил он, — быть вместе с массами». В 70-е гг. примкнул к рабочему движению, выступал за 8-часовой рабочий день, призывал к упразднению монополий и уничтожению привилегированных классов. Его взгляды, по словам В. Л. Паррингтона, «все больше сближались с программой социализма», многое в них «шло от марксизма — вплоть до проповеди классовой борьбы». Преданный идеалам всеобщего братства и экономического равенства, Филлипс горячо приветствовал Парижскую коммуну.

Самыми известными речами Филлипса были «Традиции пуританства и Джон Браун» (The Puritan Principles and John Brown, 1859), «Избирательное право для женщины» (Suffrage for Woman, 1861), «Рабочий вопрос» (The Labour Question, 1872), «Ученый в республике» (The Scholar in a Republic, 1881). Большим успехом пользовались его лекции «Утраченные искусства» (The Lost Arts, 1838), «Туссен Лувертюр» (Toussant L'Ouverture, 1861), «Дэниел О'Коннелл» (Daniel О'Cornell, 1875). Речи и лекции Филлипса оказали значительное воздействие на современных ему американских писателей благодаря их гражданскому пафосу и высоким художественным достоинствам.

Фицджеральд (Fitzgerald), Фрэнсис Скотт (24.IX.1896, Сент-Пол, Миннесота — 21.XII.1940, Голливуд, Калифорния) — прозаик. Учился в Принстонском университете. В годы первой мировой войны лейтенант тыловой части, расположенной в Алабаме. Здесь произошла встреча Фицджеральда с его будущей женой, Зельдой, сыгравшей драматическую роль в судьбе писателя.

Фицджеральд принадлежал к числу тех, кто, по выражению его сверстника, писателя Б. Шульберга, «был оглушен взрывами, даже не побывав на фронте». Ощущение необратимого распада былых связей и кризиса традиционных ценностей было обострено у этой молодежи, поминутно чувствующей свою неприкаянность в растревоженном войной мире. Фицджеральд стал рупором ее настроений и расплывчатых идей. Устами героя своего первого романа — «По эту сторону рая» (This Side of Paradise, 1920) — он объявил, что пришло поколение, для которого «все боги умерли, все войны отгремели, всякая вера подорвана», а остались только «страх перед будущим и поклонение успеху». В ранних произведениях Фицджеральда (роман «Прекрасные, но обреченные», The Beautiful and Damned, 1922; сборники новелл «Эмансипированные и глубокомысленные», Flappers and Philosophers, 1920; «Сказки века джаза», Tales of the Jazz Age, 1922) дистанция между автором и героем минимальна. Это способствовало стремительному росту популярности вчерашнего дебютанта, признанного самым ярким выразителем духа послевоенного времени, но вместе с тем ослабляло художественный эффект его прозы, слишком подверженной искушениям эпатажа и словесного фрондерства.

На протяжении 20-х гг. понятие «век джаза» стало символом, характеризующим массовое увлечение карнавальным стилем жизни, которое стимулировалось безошибочным предчувствием скорого конца послевоенной эпохи бунтов против буржуазного утилитаризма и закабаления личности окаменевшими нормами прагматической морали. Неотступным сознанием мимолетности этого праздника раскрепощения, которое чаще всего не шло дальше сугубо внешних форм, хотя у лучших его героев неподдельна жажда осуществить духовный потенциал, заложенный в личности, полны новеллы Фицджеральда (особенно из сборника «Все эти печальные молодые люди», All The Sad Young Men, 1926).

Ко времени появления романа «Великий Гэтсби» (The Great Gatsby, 1925) писатель и эпоха, в которую взошла его звезда, настолько отождествились в массовом представлении, что и книгу, оказавшуюся высшим завоеванием Фицджеральда, читали как еще одну грустную «сказку века джаза», хотя ее проблематика намного сложнее. Вобрав в себя гамму распространенных тогда настроений, «Великий Гэтсби» резко выделился на фоне всего написанного Фицджеральдом прежде, главным образом за счет обретенного историзма мышления, что позволило автору связать кризис веры, который происходил в 20-е гг., с драматической эволюцией давнего национального мифа — «американской мечты». Роман, построенный как история преступления по бытовым мотивам, перерастал в философское повествование, касающееся болезненной проблематики, сопряженной с деформациями американского нравственного идеала личности, утверждающей самое себя в борьбе за счастье и этой целью оправдывающей собственный индивидуализм. По позднейшему признанию Фицджеральда, художественным образцом для него были «Братья Карамазовы» Ф. М. Достоевского, прочитанные как роман-трагедия.

«Великий Гэтсби» — пример «двойного видения», которое сам автор определял как способность «одновременно удерживать в сознании две прямо противоположные идеи», вступающие одна с другой в конфликтные отношения, тем самым создавая драматическое движение сюжета и развитие характеров. Двойственность заглавного персонажа, в котором стойкая приверженность идеалу «нового Адама», доверяющего лишь голосу сердца, сочетается с оправданием аморализма в борьбе за житейский успех, придает трагический колорит образу этого бутлегера, воплотившего в себе исходное противоречие национального сознания. Повествование насыщено метафорами, своим контрастом подчеркивающими эту двойную перспективу происходящих в нем событий: карнавал в поместье Гэтсби — соседствующая с его домом свалка отбросов, «зеленый огонек» счастья, на миг посветивший герою, — мертвые глаза, смотрящие с гигантского рекламного щита, и т. п. Хрупкая поэзия «века джаза» и его обратная сторона — разгул стяжательских амбиций, порождающих аморализм, — переданы писателем в их нерасторжимом единстве.

Это не помешало восприятию «Великого Гэтсби» в США лишь как апологии недолговечной праздничности, отличавшей «век джаза», или в лучшем случае как программного литературного документа «потерянного поколения» с его достаточно поверхностными представлениями о жизни, с его травмированным сознанием, для которого реальность не более чем калейдоскоп бессвязных фрагментов, а соприкосновение с нею всегда чревато болью. На самом деле с «потерянным поколением» Фицджеральда связывала не только родственность, но и отстраненность. Она ясно дала себя почувствовать и на страницах «Великого Гэтсби», где карнавал закономерно увенчивается жизненным банкротством его участников, и в новелле «Опять Вавилон» (Babylon Revisited, 1930), ставшей реквиемом «веку джаза» с его иллюзиями обретенной свободы, с его шаткими этическими критериями и нежеланием осмыслить реальный ход жизни, который неотвратимо вел к труднейшим социальным испытаниям начала 30-х гг.