Джордж Макдональд - Сэр Гибби
Весной дела у него пошли из рук вон плохо, и в мае он почувствовал, что пора отправляться в Лондон. Он самодовольно полагался на свою деловую жилку, и, пожалуй, во всём Гормгарнете невозможно было сыскать суеверия глупее, чем это. В Лондоне он попался на крючок к одному изворотливому господину, которому больше пристало бы трудиться не в Палате Общин, а в воровском притоне. Будучи членом парламента, этот господин ловко использовал своё влияние и возможности для того, чтобы проталкивать дутые предприятия. Он близко знался со старшим братом нашего лэрда. Этот брат и сам был избран в парламент от довольно крупного города и был человеком таких принципов, которые их приверженцы предпочитают не выставлять на всеобщее обозрение. Этим двоим понадобилось совсем немного времени и усилий, чтобы сделать Томаса Гэлбрайта бессмысленной игрушкой в своих руках, назначив его председателем одной бессовестной компании, имя которой ещё несколько столетий будут проклинать обманутые ею семьи. Поэтому всё лето лэрд провёл не дома, а в Лондоне. Он продвигал свою компанию, возлагая на неё большие надежды и изо всех сил стараясь в неё поверить, — так сказать, взбивал сливки, собственноручно снимая со своих махинаций воздушную пену. По крайней мере, он старательно убеждал других, что эта пена и есть настоящая прибыль, настоящий прирост. Служению Маммоне он посвятил всё святилище своего воображения, и поселившийся там дух ловко и хитро его разыгрывал.
Произошла также ещё одна перемена, казалось бы, небольшая, но на поверку оказавшаяся не менее значительной. Ещё зимой домоправительница поместья Глашруах наняла в горничные одну из сестёр Донала, в основном, для того, чтобы та прислуживала мисс Гэлбрайт. Джиневра так и оставалась молчаливой и простой девочкой, а бессознательная скромность и застенчивость придавали ей вид спокойного достоинства. В её душе детскость уже начала переплетаться с женственностью, как переливаются и переходят друг в друга радужные оттенки на голубином горлышке. Блаженна та женщина, в которой зрелость и детство мирно уживаются вместе и одно так и не вытесняет другого! Блажен и тот, кто любит такую женщину и любим ею в ответ! Стоило кому–то подойти к ней с недобрыми или сомнительными намерениями, как Джиневра тут же непроизвольно выпрямлялась во весь рост, со сдержанным достоинством уклоняясь от неприятного ей чужого присутствия. Но через минуту маленькая Джини уже весело смеялась, как может смеяться только ребёнок, увидевший забавное там, где взрослые не способны его заметить. А ещё через минуту женщина вдруг снова вступала в свои права, как бы упрекая резвую девочку за чрезмерную шаловливость: весёлые искры в глазах Джиневры тускнели, и она опять становилась серьёзной и немного грустной.
Люди вокруг любили её, но слегка побаивались — может быть, из–за тихой сдержанности её поведения или из–за того, что она всегда держалась несколько отстранённо и было невозможно угадать, какие мысли витают в её голове, если только она сама о них не рассказывала. Однако её домочадцы даже себе не признавались в том, что чувствуют себя немного неловко в её присутствии ещё и потому, что Джиневра была чрезвычайно совестливой и честной. Возможно, рядом с ней некоторые из них чувствовали собственную недобросовестность и потому старались поменьше бывать в её обществе.
Однако в душе её новой горничной ничего такого не происходило. Она была простодушной и доброжелательной, как и всё её семейство. Когда она поняла, что Джиневра тоже ищет простоты и добра, в её сердце немедленно возникло желание угодить своей маленькой хозяйке, которое крепло потом с каждым днём. Она была младшей из дочерей Грантов, года на четыре старше Донала. Её пожалуй, нельзя было назвать умненькой, но она была милой, честной и услужливой.
Ники (родители назвали её в честь Евники, матери Тимофея, ученика апостола Павла) всегда была готова почитать других лучше и выше себя. Поэтому увидев спокойное лицо Джиневры, она тут же приняла её за маленькую святую и с восхищением склонилась перед своей юной королевой, положив её волю себе в закон. Джиневре же сразу пришлись по душе здоровый румянец и честные глаза новой горничной, и она не вздрагивала от неудовольствия, когда Ники причёсывала ей волосы, и не раздражалась, когда та по неумению больно дёргала спутанные пряди. К весне девочки успели крепко привязаться друг к другу.
Одной из главных обязанностей Ники было сопровождать свою хозяйку в домик местного пастора, находившийся в полутора милях от Глашруаха, куда, если позволяла погода, она отправлялась почти каждый день. Какое–то время Джиневра находилась под опекой мисс Мейчер, дочери приходского священника. Сам священник был пожилым джентльменом умеренных и трезвых устремлений, считавшим прошедший век золотым веком английской литературы. Он был радушным, кротким, любил людей и весьма уважительно (и даже с некоторой верой) относился к почитаемому шотландцами Богу, характер Которого можно легко обрисовать с помощью эпитетов, начинающихся с маленького словечка «все—»: «всемогущий», «всеведущий», «вседержавный», «всесильный» и так далее.
Отчасти из–за того, что земля почти не приносила им дохода, а её отец был уже стар и болен, мисс Мейчер, незамужняя дама средних лет, взяла на себя обязанность обучать маленькую наследницу, нисколько не сомневаясь, что обладает всеми знаниями и умениями, которые надлежит иметь настоящей леди.
По натуре она была романтичной и сентиментальной, но с годами романтика из неё повыветрилась. Продолжай она читать стихи лучших поэтов своего времени, быть может, ей и удалось бы сохранить в своей душе огонь надежды, восхищённого интереса к жизни и неутомимой пытливости. Но под руководством своего отца она так и не продвинулась дальше «Ночных мыслей» и «Течения времени». Таким образом, к среднему возрасту и ум, и душа мисс Мейчер не только не достигли расцвета и зрелости, но наоборот усохли и съёжились. Что касается её духа, то она слишком заботилась о том, как быть настоящей леди, и потому так ею и не стала: подлинное благородство постыдилось бы так пристально себя разглядывать.
Мисс Мейчер держала себя с кротким достоинством, и будь у её воспитанницы не такой сильный и цельный характер, она, скорее всего, принесла бы той немало вреда, потому что всё нравственное обучение Джиневры подменялось указаниями на то, что подобает, а что не подобает настоящей воспитанной леди её круга. Обычные школьные предметы мисс Мейчер преподавала хорошо. Кроме того, она обучала Джиневру музыке. Конечно, все выбранные ею пьесы были старомодными. Но, может, чем старее та музыка, с которой сталкивается новичок, тем лучше? Ведь чем она старее, тем глубже её корни уходят в то, что пропитано и проверено самим временем, а в старинной атмосфере любовь к прекрасному расцветает особенно пышно. С другой стороны, если человек любит истину, всё истинное становится ему ещё дороже благодаря своей древности и старомодности — или благодаря своей новизне. Истинная музыка, как и истинная любовь, смеётся над идолами Моды, потому что знает, что они способны лишь по–обезьяньи копировать подлинную красоту.
В течение двух лет мисс Мейчер каждый день (кроме субботы и воскресенья) приходила или приезжала в Глашруах и проводила там утренние часы. Однако последнее время отец её начал заметно сдавать. Он был уже настолько стар, что она не могла со спокойной душой оставить его даже на несколько часов, особенно в те дни, когда ему нездоровилось. Ей предстояло либо вовсе прекратить уроки с Джиневрой, либо попросить мистера Гэлбрайта позволить своей дочери по мере необходимости навещать её в доме приходского священника. Мисс Мейчер выбрала последнее. Лэрд согласился, и у Ники появились новые обязанности. По весне здоровье преподобного Мейчера не улучшилось, и к тому времени, когда мистер Гэлбрайт отбыл в Лондон, старый священник окончательно слёг, и прогулка Джиневры на урок к мисс Мейчер стала ежедневным и привычным делом.
Глава 29
Горный чёрт
Однажды утром, постучавшись в дверь пасторского домика, Джиневра услышала, что хозяину совсем плохо и посему мисс Мейчер не сможет сегодня уделить ей ни времени, ни внимания. Тогда они с Ники повернули обратно и зашагали домой. Пасторский домик находился на другой стороне Глашгара, почти у самой горы, и был намного ближе к жилищу Грантов, чем поместье Глашруах.
Часто во время утренней прогулки Ники с грустью вскидывала глаза на огромный каменный утёс, скрывавший от неё родительский дом. Сегодня же Джиневра заметила, что Ники то и дело поглядывает вверх на гору, как будто там появилось что–то необычайное, — и даже не только поглядывает, а останавливается, чтобы ещё и ещё раз на это посмотреть.
— Что с тобой, Ники? — спросила девочка. — На что это ты смотришь?
— Да вот, думаю, что делает сейчас моя мама, — ответила Ники. — Она там, наверху.
