Галина Калинина - Курс выживания для девочек
В качестве примера осмелимся предложить печально знаменитое привидение плаксу Миртл из «Гарри Поттера». Для тех, кто не читал: это вечно рыдающее и жалеющее себя привидение девочки обитало в туалете, где когда-то эта девочка покончила жизнь самоубийством из-за того, что «ее никто не понимал». Жестокая шутка автора? А может быть, это скорее достойное воздаяние самоубийце и предупреждение живущим? Строки о плаксе Миртл вызывают смех, но смеемся мы не над девочкой, а над дошедшей до абсурда жалостью к себе, злопамятством и эгоизмом, которые терзают нас. И образ туалетного призрака напоминает нам о собственных обидах на весь мир, которые заслуживают именно такого загробного бытия, как плескание в бачке унитаза. Ведь если мы не хотим предназначенную нам вечность в осмыслении собственной неразумности, значит, нам следует по-другому жить, и не утопать в слезах здесь и сейчас. И привидение самоубийцы, обитающее в туалете, — как мне кажется, лучшее средство удержать людей от такого вот конца, развенчав мнимый подвиг самовольного и всегда позорного бегства с поля жизни.
* * *Когда-то мне пришлось услышать от врача про себя: «Это ж надо же такую силу воли иметь, чтобы самой себе такое сделать? На такое решиться?»
Я и тогда понимала, как ошибался этот врач. Я-то про себя точно знала, что это была не сила воли, это была сила ничтожества и малодушия. Помните? «А я уйду — я стал предателем…», — вечные слова Иуды, сказанные им перед тем, как накинуть на себя петлю.
Предателем никто никогда не становится от силы воли. Предателем становятся от страха перед болью, насилием и неудачей. Предателем становятся от страшной, убийственной жалости к себе.
Жалости, лишенной любви и милосердия, понимания и сострадания. Жалости тупой и мертвящей. Даже слово «жалость» не подходит этому чувству. Это жажда уничтожить себя от ненависти к себе.
Почему мы себя ненавидим? Ненавидим настолько, что готовы уничтожить? Мне кажется, от интуитивного, невыразимого сознания собственного бессилия перед своими собственными мерзостями. Внешность, учеба, несчастная любовь, обида на несправедливый мир — это лишь повод, красивый предлог, скрывающий за собой всегда один и тот же вопль души: «Я настолько отвратителен, что не могу, не имею права жить». «Никто меня не любит»… «Я никого не люблю»… «Мир несправедлив, потому что я не знаю, что мне делать…» Вот они — истинные причины самоуничтожения.
И опять — ненависть к себе от незнания самого себя. Если бы хоть на минуту самоубийца мог поверить, что он бесконечно ценен в глазах Бога! Если бы хоть на секунду осознал, что эта ненависть к себе лишь неверно понятая жажда чистоты и вечности! О, как все можно было бы исправить…
Ведь Бог требует от нас «возненавидеть себя» таких, каким сделал нас грех, и полюбить себя такими, какими Он нас сотворил. Полюбить в себе образ Божий, Его дыхание в нас. Полюбить в себе это дивное тело — чудный механизм, позволяющий нам жить в мире. Полюбить в себе прекрасную душу — с ее необозримыми талантами и возможностями. Но чтобы это в себе увидеть, надо мужественно признать в себе и болезни.
Нашу лень, ложь, презрение, раздражение, слабость, трусость, страх, малодушие, нытье…
Но не убежать от них в мнимую смерть, нет! Взять в руки оружие веры, надежды, любви и преобразить себя с помощью Бога — нашего Отца Небесного, нашего Творца и Создателя.
Кто бы знал, как порой я ненавижу себя! Ненавижу за вечные, одни и те же пороки, одни и те же глупости, одни и те же гадости! Годами наступая на одни и те же грабли, я понимаю, что в этом виновата только я сама. И снова падаю, и снова поднимаюсь. И верю, что рано или поздно я изменюсь — потому что «все возможно верующему во Христа», а «что невозможно человекам, возможно Богу». И я отношусь к себе как к больному ребенку: болезнь нужно лечить, а ребенка нужно растить и воспитывать.
Все мы дети перед Богом, и ты и я. Сколько бы лет мы не прожили, мы все равно младенцы, готовящиеся родиться в жизнь вечную. Что бы было, если бы младенец отказался вылезать на свет Божий? Отказ от родов всегда означает смерть.
Смерть физическая, смерть тела — это лишь переход души в другое состояние, в котором она будет ожидать воскресения тела и Страшного Судища Христова.
Поэтому, прервав своей рукой мучительный процесс рождения в новую жизнь, убив свое тело — мы, как недоношенные младенцы, — обрекаем себя на вечную муку существования между жизнью и смертью.
Решившись прожить эту жизнь, мы узнаем, как смешны и нелепы наши проблемы перед самой великой проблемой — проблемой превратиться из поврежденного грехом человека в Подобие Божие, в друга Божьего и наследника Царствия Небесного.
Еще одна сторона самоубийства — это тупая жестокость самоубийцы по отношению к близким. Людоедская безжалостность к тем, кто до конца своих дней будет нести страшное бремя вины: «Это я виноват — не доглядел», «Это я виновата, я же могла помочь…». Каково тем, для кого вы самая большая ценность на земле? Каково Богу и вашей маме, отцу и бабушке, другу и сестре?
«…Заметьте, в оставляемых записках (самоубийц) никогда не звучат слова любви — к брату, к сестре, ну о родителях не говорим — «изгибшие создания». Ну, родителей не нужно любить, не стоит, — «консерваторы», «чиновники»: а товарища, друга, какого-нибудь больного в больнице, какого-нибудь «Ваньку перехожего»? Как это до двадцати лет дожить и ни к кому не привязаться?! К бабушке, к тете, к дяде? Но нет: «никого не виню», «ухожу — потому что нет смысла в жизни». Да «смысл» есть, он под ногами: будь для кого-нибудь костылем! Как нет «смысла», «не нахожу смысла», когда вокруг везде страдание, нужда, нехватка средств прокормиться, вынужденная работа в престарелости, в болезни. «Нет смысла в жизни» — это и значит «никого не люблю». Ибо «любовь» и есть уже «смысл». Страшны эти рассуждения — и я готов все взять сейчас назад, как только мне укажут очевидную неверность мысли; но долбит она в голову: не есть ли в большей своей части самоубийства — тайный уход из жизни тайного греха, вот этого сердечного, вот этого душевного, сводящегося именно к жестокости, к бесчувственности? И к некоторому притворству и фальши, которыми одета или задрапирована такая жизнь?»[15]
* * *Часто люди, возводящие самоубийство в культ, или такие неформалы как «готы» могут убеждать себя и окружающих в том, что самоубийство означает высшее проявление свободы и презрения к жизни и ее благам. Так ли это на самом деле?
На первый взгляд самоубийство может произвести впечатление некой победы над обыденностью, романтическим поступком, на который могут решиться только сильные люди, презирающие «всю эту возню», называемую жизнью. Но на самом деле это не так.
Самоубийство и от несчастной любви, и от одиночества, и от отсутствия денег есть особое проявление некой узкой и убогой любви к земной жизни, к миру и его благам.
Самоубийца — это человек, который потерял надежду, что блага жизни ему будут даны, и поэтому решается эту жизнь прервать.
Самоубийца ненавидит именно свою, кажущуюся ему несчастной и бессмысленной, жизнь, а не вообще жизнь и ее блага. Если бы кто-то ухватил за руку самоубийцу и предложил бы ему тут же осуществить его мечты о богатстве, любви, славе и т. п. — разве отказался бы самоубийца от этого? Вряд ли.
Нужно очень сильно зависеть от мнения других, очень сильно завидовать другим, очень сильно хотеть каких-то благ прямо здесь и сейчас, чтобы от невозможности это получить решиться на смерть. Психология самоубийства, будь это поступок от гордости или от несчастной любви, — всегда означает полное и страшное рабство у мира и у временных обстоятельств.
Каждому человеку, и мне и тебе, Бог посылает только такие испытания, которые мы можем вынести. Да, часто на пределе собственных возможностей, но важно то, что этот предел мы ставим себе сами. Как это понимать?
Предположим, я настолько некрасивая и неинтересная, что со мной никто не хочет дружить. Меня не приглашают в гости, я не нравлюсь мальчикам, да к тому же и учусь на двойки. Катастрофа какая-то! Но стоит мне в один прекрасный день перестать так думать о себе, как в конце тоннеля замаячит свет! Если я хоть на секунду вырву свои мысли из этого кармана, подниму глаза от точки, в которую уперлась, смогу хоть на мгновение подумать не о себе, а о чем-то другом — я смогу победить мысли о собственном ничтожестве.
Власть мыслей о смерти над нами выражается не в том, что мы способны думать о смерти, отрешившись от себя, а в том, что мы чаще всего упиваемся своими страданиями, тонем в них, лелеем в себе скорбь и тоску о тех удовольствиях и благах, которые нам сейчас не получить. Ненависть к себе и к окружающим доводит нас до мысли, что лишив себя тела, мы решим свои проблемы. Но мы уже знаем, что это не так.
