Догмат о Христе и другие эссе - Эрих Зелигманн Фромм
В дополнение к критической настроенности революционный характер демонстрирует особенное отношение к власти. Это не мечтатель, которому невдомек, что власть может убить, принудить и даже извратить человека. Особенность его отношения заключается в другом. Для него власть никогда не становится священной, никогда не принимает на себя роль истины, роль добра и образчика морали. Это, пожалуй, одна из важнейших проблем современности, если не важнейшая: а именно, отношение людей к власти. Речь не о том, чтобы знать, что такое власть. Не о том, что нам недостает реализма – что мы недооцениваем роль и функции власти. Вопрос в том, становится ли она священной или нет, и оказывает ли на человека нравственное впечатление. Тот, кто считает власть мерилом нравственности, никогда не бывает критически настроен и никогда не приближается к революционному характеру.
Революционный характер умеет говорить «нет». Или, выражаясь иначе, революционный характер – это личность, способная на неповиновение. Для него неповиновение может быть добродетелью. Чтобы объяснить это, я, пожалуй, начну с утверждения, которое покажется несколько огульным: человеческая история началась с акта неповиновения и может закончиться актом повиновения. Что я хочу этим сказать? Говоря, что человеческая история началась с акта неповиновения, я имею в виду иудейскую и греческую мифологии. Бог приказывает Адаму и Еве не есть плод, и человек – если быть более конкретным и более справедливым, женщина, – осмеливается сказать «нет». Она оказывается способна ослушаться и даже убеждает мужчину разделить с нею это ослушание. Каков же результат? Согласно мифу, людей выгоняют из Рая – иными словами, из доиндивидуалистической, досознательной, предысторической и, если хотите, предчеловеческой ситуации, ситуации, которую можно сравнить с положением плода в чреве матери. Его исторгают из Рая и заставляют вступить на путь истории.
На языке мифа ему не разрешается вернуться. Более того, он не может вернуться. Ведь как только пробудилось его самосознание, как только он начал ощущать себя отдельно от человечества, от природы, он не способен более вернуться к первобытной гармонии, существовавшей до того, как оно пробудилось. Этим первым актом непослушания открывается история человечества, и это первое непослушание есть первое свободное действие.
Греки использовали другой символ – символ Прометея. Прометей крадет огонь у богов и совершает преступление, совершает акт непослушания, и с того, что он приносит огонь людям, начинается человеческая история – или человеческая цивилизация.
И иудеи, и греки учили, что человеческие устремления и человеческая история родились из акта непослушания.
А почему же я утверждаю, что человеческая история может закончиться актом послушания? Здесь речь, к сожалению, не о мифологии, а о самой настоящей реальности. Если ядерная война случится через два-три года, уничтожит половину человечества и приведет к периоду абсолютной варваризации, если она случится через десять лет и полностью сотрет с лица земли все живое, – причиной станет акт послушания. Послушания людей, которые нажимают кнопку, людям, отдающим приказы, и послушания идеям, которые делают возможными саму мысль о подобном безумии.
Непослушание – концепция диалектическая, поскольку на самом деле каждый акт непослушания является актом послушания, а каждый акт послушания – актом непослушания. Что я хочу этим сказать? Каждый акт непослушания, если это не пустое бунтарство, выражает послушность иному принципу. Я не покоряюсь идолу, ибо покоряюсь Богу. Я не повинуюсь Цезарю, поскольку повинуюсь Богу, или, если отойти от богословия, поскольку я слушаю свои принципы и ценности, свою совесть. Я могу не повиноваться государству, потому что повинуюсь законам человечности. А если я послушен, то неизбежно проявляю непокорность чему-то другому. На самом деле, суть вопроса – не в послушании или непослушании, а в послушании и непослушании кому и чему.
Из сказанного мною следует, что революционный характер в том смысле, в котором я использую этот термин, необязательно встречается лишь в политике. На самом деле революционный характер существует, конечно, не только в политике, но и в религии, в искусстве, в философии. Будда, пророки, Иисус, Джордано Бруно, Майстер Экхарт, Галилей, Маркс и Энгельс, Эйнштейн, Швейцер, Рассел – все это примеры революционного характера. Более того, вы обнаружите революционный характер и в людях, которые вовсе никак не относятся к этим сферам; это люди, чье «нет» означает «нет», а «да» означает «да». Такой человек способен смотреть на реальность, как смотрел мальчик из сказки Ганса Христиана Андерсена «Новое платье короля». Заметив, что король голый, он правдиво заговорил об увиденном.
Пожалуй, в девятнадцатом веке непослушание было проще распознать, поскольку в тот период было очевидно, кто облечен властью в семье и в государстве; поэтому и у революционного характера было свое место. Двадцатый век – пора совсем иная. Это век современной индустриальной системы, продуктом которой является человек организационный, система огромных бюрократий, которые нуждаются в гладкой, бесперебойной работе тех, кого они контролируют – но они добиваются ее не силой, а манипуляцией. Управляющие этими бюрократиями заявляют, что повиновение их приказам добровольно, и пытаются всех нас убедить, особенно объемами предлагаемого материального удовлетворения, что нам нравится делать то, что от нас требуют. Человек организационный – не из тех, кто проявляет неповиновение; он и не знает, что кому-то повинуется. Как ему думать о непослушании, если он даже не сознает собственной послушности? Он просто один из «парней», часть толпы. Он «надежен». Он думает, что его действия «разумны» – даже если ими он убивает себя, своих детей и внуков. Вот почему человеку нынешней бюрократической индустриальной эпохи куда сложнее воспитать в себе непокорность или революционный характер, чем человеку девятнадцатого века.
Мы живем в эпоху, когда логика бухгалтерского баланса, логика производства вещей распространилась на человеческую жизнь. Человеческие существа превратились в цифры точно так же, как в цифры превратились вещи. Вещи и люди стали количествами в производственном процессе.
Повторюсь: очень сложно быть непослушным, если даже не осознаешь собственной послушности. Выражаясь иначе, кто может ослушаться электронной вычислительной машины? Как можно сказать «нет» философии, идеалом которой является подражание компьютеру – безвольное, бесчувственное, бесстрастное?
Повиновение сегодня не осознается как повиновение, потому что оно рационализировано как «здравый смысл», как принятие объективной необходимости. Если абсолютно необходимо и на востоке, и на западе накопить фантастически разрушительное вооружение, кто этому воспротивится? Кто захочет сказать «нет», когда все это выставлено не актом человеческой воли, а объективной необходимостью?
Наша нынешняя ситуация имеет еще один значимый аспект. В этой индустриальной системе, которая, как я полагаю, становится все более единообразной и на Западе, и в советском блоке, индивид до смерти напуган властью больших бюрократий, огромностью всего – государства, промышленной бюрократии, профсоюзной бюрократии. Он не только боится, но и чувствует себя абсолютно крошечным. Кто тот Давид, который скажет «нет» Голиафу? Какой
