Догмат о Христе и другие эссе - Эрих Зелигманн Фромм
Характерологический тип бунтаря весьма хорошо известен в политической истории двадцатого века. Возьмите фигуру вроде Рэмзи Макдональда, например, который начинал как пацифист и сознательный отказчик. Обретя достаточное влияние, он покинул партию лейбористов и примкнул к тем самым властям, с которыми боролся столько лет, заявив своему другу и бывшему товарищу Сноудону в тот самый день, когда вступил в национальное правительство: «Сегодня каждая герцогиня в Лондоне захочет расцеловать меня в обе щеки». Здесь перед нами классический тип бунтаря, который использует бунт для того, чтобы заполучить власть.
Иногда на это требуются годы; иногда все выходит быстрее. Взять, например, личность вроде печально известного Лаваля во Франции, который начинал как бунтарь. Но вы, возможно, вспомните, что прошло совсем немного времени, а он уже накопил столько политического капитала, что оказался готов продаться. Я мог бы назвать еще множество имен, но психологический механизм остается тем же. Можно сказать, что политическая жизнь двадцатого века – это кладбище, испещренное нравственными могилами людей, которые называли себя революционерами, а оказались не более чем бунтарями-оппортунистами.
Есть еще одно понятие, не равнозначное революционному характеру, понятие несколько более сложное, чем концепция бунтаря: это фанатик. Революционеры в поведенческом смысле часто бывают фанатиками, и здесь разница между политическим поведением и структурой характера особенно очевидна – по крайней мере, если говорить о том, как я вижу характер революционера. Что я имею в виду, говоря «фанатик»? Не человека, у которого есть убеждение. (Тут можно отметить, что сегодня стало модным называть любого, у кого есть убеждения, «фанатиком», а любого, у кого их нет или кто с легкостью их отбрасывает, «реалистом».)
Думаю, в клинических терминах фанатика можно описать как человека чрезвычайно нарциссичного – даже близкого к психозу (депрессии, часто смешанной с параноидальными тенденциями), человека абсолютно потерявшего, как любая жертва психоза, связь с внешним миром. Но фанатик нашел решение, которое спасает его от выраженных проявлений психоза. Он выбрал цель, какую угодно – политическую, религиозную или любую другую – и возвел ее в ранг божества. Сделал из нее идола. Таким образом, путем полного покорения этому идолу он достигает страстного ощущения жизни, осмысленности жизни; поскольку в этом поклонении он отождествляет себя с идолом, заполнившим собой весь мир и возведенным в абсолют.
Если бы мы пожелали выбрать для фанатика символ, им стал бы пылающий лед. Это человек одновременно горячий и чрезвычайно холодный. Он совершенно потерял связь с миром и все же наполнен пылкой страстью, стремлением слиться с Абсолютом и покориться ему. Чтобы распознать характер фанатика, необходимо не столько слушать, что он говорит, сколько присматриваться к особенному блеску глаз, этой холодной страсти, в которой кроется парадокс фанатика: а именно абсолютной отстраненности, смешанной с горячим поклонением своему идолу. Фанатик близок к тому, что пророки называли «идолопоклонником». Излишне и упоминать, что фанатик всегда играл в истории огромную роль; и очень часто выставлял себя революционером, поскольку его речи – по крайней мере на поверхности – часто звучат, как речи революционера.
Я попытался объяснить, чем, как мне кажется, революционный характер не является. Думаю, характерологическая концепция революционера сегодня очень важна – пожалуй, так же важна, как концепция авторитарного характера. В самом деле, мы живем в эпоху революций, которая началась примерно три сотни лет назад с политических восстаний англичан, французов и американцев и продолжилась социальными революциями в России, Китае и – в настоящее время – в Латинской Америке.
В эту революционную эпоху слово «революционный» остается очень привлекательным во многих уголках мира и служит положительной характеристикой многих политических движений. На самом деле, все эти движения, использующие слово «революционный», имеют весьма схожие цели: а именно заявляют, что сражаются за свободу и независимость. Но в реальности это не всегда так; я имею в виду, что хоть некоторые и вправду сражаются за свободу и независимость, другие используют революционные лозунги для того, чтобы бороться за установление точно таких же авторитарных режимов, просто с другой элитой у руля.
Как нам описать революцию? Мы могли бы ограничиться словарным определением и просто сказать, что революция есть свержение, мирное или же насильственное, существующего правительства и смена его на новое правительство. Это, конечно же, очень формальное политическое определение, и смысла в нем не особенно много. Мы могли бы в несколько более марксистском духе описать революцию как замену существующего порядка исторически более прогрессивным. Конечно, здесь всегда возникает вопрос, кто решает, что «исторически более прогрессивно». Обычно это делает победитель – по крайней мере, у себя в стране.
Наконец, мы могли бы определить революцию в психологическом смысле, сказав, что революция – это политическое движение, возглавляемое людьми с революционным характером и привлекающее людей с революционным характером. Это, конечно, не ахти какое определение, но для целей данного эссе утверждение полезное, поскольку оно делает основное ударение на вопрос, который нам теперь надлежит обсудить: а именно, что же такое революционный характер?
Наиболее фундаментальной характеристикой «революционного характера» является то, что он независим – что он свободен. Легко заметить, что независимость противоположна симбиотической привязанности к могущественным вышестоящим и беспомощным нижестоящим, которую я описал ранее, говоря об авторитарном характере. Но это недостаточно проясняет, что имеется в виду под «независимостью» и «свободой». Сложность заключается именно в том факте, что слова «независимость» и «свобода» сегодня используются с тем подтекстом, что в демократической системе все свободны и независимы. Эта концепция независимости и свободы уходит корнями в революцию среднего класса против феодального порядка, и ей придало новых сил противопоставление тоталитарным режимам. При феодальном и монархическом абсолютистском порядках индивид не был ни свободен, ни независим. Он подчинялся либо традиционным, либо произвольным правилам и приказам тех, кто стоял выше него. Свободу и независимость индивиду принесли победоносные буржуазные революции в Европе и Америке. Эта свобода была «свободой от» – независимостью от политических властей.
Без сомнения, это была важная перемена, пусть сегодняшний индустриализм и создал новые формы зависимости в виде обширных бюрократических систем, которые разительно отличаются от неисчерпаемой инициативы и независимости дельца в девятнадцатом веке. Однако проблема независимости и свободы гораздо более глубока, чем свобода и независимость в том смысле, в котором мы только что о них сказали. На самом деле, проблема независимости – это самый фундаментальный аспект человеческого развития, если рассматривать его во всей широте и сложности.
Новорожденный младенец все еще един с окружающей средой. Для него внешний мир пока не существует как отдельная от него самого реальность. Но даже когда ребенок научается распознавать объекты, внешние по отношению к нему, он еще долго остается беспомощным и не может выживать без помощи матери и отца. Эта продолжительная беспомощность человека в противопоставлении молодняку животных является основой его развития, но она также учит ребенка опираться на власть – и бояться власти.
В норме годы от рождения до начала полового созревания – это время, когда родители исполняют роль представителей двуликой власти, которая и помогает, и наказывает. Приблизительно в период пубертата подросток достигает этапа развития, на котором может сам себя обеспечивать (особенно в более простых сельскохозяйственных обществах), и его социальное существование уже не обязательно зависит от родителей. Он может стать экономически независим от них. Во многих примитивных обществах независимость (особенно от матери) выражается обрядами инициации, которые, однако, никак не влияют на зависимость от мужской части клана. Половое созревание – это еще один фактор,
