Догмат о Христе и другие эссе - Эрих Зелигманн Фромм
Даже в тех обществах, где удовлетворение сексуального желания откладывается на пять-десять лет после достижения полового созревания, пробудившееся сексуальное желание вызывает томление о независимости и порождает конфликты с родителями и социальными властями. Нормальный человек обретает эту степень свободы через много лет после пубертата. Но невозможно отрицать, что независимость такого рода, пусть человек может зарабатывать себе на жизнь, вступать в брак и растить собственных детей, не означает, что он стал истинно свободным и независимым. Повзрослев, он по-прежнему остается довольно беспомощным и во многом пытается найти силы, которые защитят его и придадут уверенности. Платит он за это тем, что делается зависимым от них, теряет свободу и замедляет процесс своего роста. Он берет у них взаймы мысли, чувства, цели и ценности – хотя и живет иллюзией, будто это он сам думает, чувствует и принимает решения.
Полная свобода и независимость существуют лишь тогда, когда индивид думает, чувствует и решает самостоятельно. Естественным образом он приходит к этому лишь тогда, когда достигает продуктивной связанности с внешним миром, что позволяет ему реагировать искренне. Эту концепцию свободы и независимости мы находим в размышлениях радикальных мистиков, а также у Маркса. Самый радикальный из христианских мистиков, Майстер Экхарт, говорит: «Что такое моя жизнь? То, что само приходит изнутри. То, что приходит снаружи, безжизненно»[77]. Или: «…если человек решает или принимает что-либо извне, он поступает неправильно. Не следует ни воспринимать, ни полагать Бога внешним, а только лишь своим и тем, что внутри нас»[78].
В сходном, хоть и нетеологическом, ключе выражается Маркс: «Существо не считает себя независимым, если не является само себе хозяином, а само себе хозяином оно является лишь тогда, когда обязано своим существованием себе самому. Человек, живущий по милости другого, считает себя зависимым существом. Но я живу полностью по милости другого, когда обязан ему не только продолжением своей жизни, но также ее появлением; когда он является ее источником. Моя жизнь неизбежно имеет такую причину вне себя, если она – не мое собственное создание»[79]. Или, как Маркс говорит в другой работе: «Человек независим, лишь если утверждает свою индивидуальность как цельный человек во всех своих способах связи с миром: зрении, слухе, обонянии, вкусе, чувстве, мышлении, желании, любви – вкратце, если он дает подтверждение и выражение всем органам своей индивидуальности». Независимость и свобода предполагают реализацию индивидуальности, а не только свободу от принуждения или независимость в финансовых вопросах.
Проблема каждого индивида заключается именно в уровне свободы, которого он достиг. Полностью пробужденный, продуктивный человек свободен, потому что может жить аутентично – источником его жизни является его собственное «я». (Само собой разумеется, это не означает, что независимый человек – это изолированный человек, ибо процесс роста личности происходит в условиях привязанности и интереса к другим и к миру. Однако эта привязанность – нечто совершенно иное, нежели зависимость.) В то время как у Маркса проблема независимости как самореализации ведет к критике буржуазного общества, Фрейд рассматривал ту же самую проблему с позиций своей теории, в рамках эдипова комплекса.
Фрейд, полагавший, что путь к психическому здоровью лежит в одолении инцестуальной фиксации на своей матери, утверждал, что освобождение и независимость служат фундаментом психического здоровья и зрелости. Но, по его мнению, этот процесс начинался со страха кастрации отцом и заканчивался инкорпорацией отцовских приказов и запретов в собственное «я» (супер-эго). Поэтому независимость оставалась частичной (а именно только от матери); зависимость от отца и социальных властей продолжала функционировать через супер-эго.
Революционный характер – это тот, кто отождествляет себя с человечеством, выходя таким образом за узкие рамки собственного общества, и кто по этой причине способен критиковать свое и любое другое общество с позиций разума и человечности. Он не склонен к узколобому восхвалению той культуры, в которой ему случилось родиться, поскольку это было не более чем простое стечение временных и географических обстоятельств. Он способен смотреть на окружающую его среду широко открытыми глазами человека пробужденного, который находит свои критерии суждения о случайном в том, что не случайно (рассудок), в нормах, которые человеческая раса выработала себе во благо.
Революционный характер отождествляет себя с человечеством. Он также испытывает глубокое «благоговение перед жизнью», если воспользоваться выражением Альберта Швейцера, глубокое влечение и любовь к ней. Верно, что мы, как и все другие животные, цепляемся за жизнь и боремся со смертью. Но цепляться за жизнь – далеко не то же самое, что любить ее. Это станет, пожалуй, еще более очевидно, если мы примем во внимание, что существует тип личности, для которого привлекательными кажутся смерть, разрушение и распад, а не жизнь. (Гитлер – хороший исторический тому пример.) Такой тип характера можно назвать некрофильным, если прибегнуть к формулировке, использованной в 1936 году Унамуно в своем знаменитом ответе одному из генералов Франко, излюбленным девизом которого было: «Да здравствует смерть».
Тяга к смерти и разрушению бывает в человеке бессознательной, и все же о ней можно догадаться по его действиям. Подавляя, удушая и уничтожая жизнь, он испытывает то же удовлетворение, какое человек, любящий жизнь, находит в том, чтобы помогать жизни расти, шириться и развиваться. Некрофилия – это образец истинного извращения; стремление к разрушению в живом человеке.
Можно сказать, что революционный характер «критически настроен» – он думает и чувствует в критическом ладу, если воспользоваться музыкальным сравнением. Латинский девиз De omnibus est dubitandum («сомневаться надлежит во всем») представляет собой очень важную часть его реакции на мир. Критическое настроение, о котором я говорю, никоим образом не равняется цинизму, а представляет собой вдумчивый взгляд в реальность – в отличие от фикций, призванных ее замещать[80].
Нереволюционный характер скорее будет склонен верить тому, о чем заявляет большинство. Человек в критическом настроении отреагирует диаметрально противоположным образом. Он особенно критично отнесется к суждению большинства, иными словами, рыночной площади, а также тех, кто облечен властью. Конечно, если бы больше людей были истинными христианами, которыми они себя называют, им не составляло бы никакого труда поддерживать это отношение, поскольку ведь именно такой критический подход к общепринятым стандартам отличал Иисуса. То же критическое настроение было присуще и Сократу, а еще пророкам и многим другим людям, которым мы в том или ином виде поклоняемся. Но превозносить их без опаски нам разрешается лишь тогда, когда после их смерти прошло уже достаточно времени – то есть, когда они уже надежно и крепко мертвы.
Человек в «критическом настроении» чувствителен к стереотипам или так называемому «здравому смыслу». Повторение одной и той же чепухи приводит к тому, что она кажется осмысленной – уже лишь потому, что ее повторяют все. Быть может, критическому настроению, о котором я говорю, не так-то просто дать определение, зато на практике очень легко понять, в каком человеке оно присутствует, а в каком – нет.
Например, сколько миллионов людей верят, что с помощью ядерной гонки вооружений можно достичь мира? Ведь это противоречит всему нашему прошлому опыту. Сколько людей верит, что, если зазвучат сирены – хотя в крупных мегаполисах Соединенных Штатов и построены убежища, – они сумеют
