Проводник по невыдуманному Зазеркалью. Мастер О́ЭМНИ: Приближение к подлинной реальности - Всеволод Сергеевич Шмаков

С тех пор прошло двадцать лет, Севка. О-го-го — каких лет! Да.

… А Миша у меня — частый гость. И для опекаемых моих появление Ткача-праздник. Всегда!

(Лин живёт в Саянских пещерах. Он — Мастер, Мастер изумительный и редкостный. А ещё: лёгкий и крылатый человек. Мы видимся с ним не слишком часто, но всегда — с радостью и взаимным удовольствием!

У Лина мало учеников. Он очень разборчив и привередлив: жить в Саянских катакомбах — не сахар А может быть — и сахар, да только не для всякого.

Лин — солнышко, а солнышко может светить где угодно.)

ГОРОД

В Туле я безобрывно продолжил начатую в Селиванове работу, но уже без лихорадки и надрыва, спокойно. Работа давалась легко. Почти без напряжения вскрывались огромные участки прошлого; струйками, а то и целыми ручьями просачивались в меня, нынешнего, умения и знания из прежних жизней. Потянуло на экспериментальные пробы.

В числе прочего — заинтересовала (ярко, зазывно) возможность привнесения элементов некоторых мистерий в практику современного театра. Современный театр я знал крайне плохо и, решив это исправить, поступил в наиболее известный и популярный (на тот момент) в городе молодёжный театр.

Репетиция. Ничего не ладится. Режиссёр нервно и суетливо носится между рядами кресел. Актёры на сцене скучают, потихоньку рассказывая друг другу анекдоты и свежие сплетни, кто-то — забившись в уголок — заинтересованно ковыряет шпагой кулису. В дальних рядах зрительного зала разместилась стайка приблудных панков; они оживлённо переговариваются, трясут крашеными гребнями, брякают многим железом, — им интересно, с наслаждением и смаком впитывают незнакомую атмосферу театрального мирка.

Снизу, из полуподвальчика, загремели шаги, и над сценой зависла полуоблысевшая голова игривого любимца муз Серёжи Стёпина.

— Сева, там тебя какой-то охламон спрашивает.

— 1Йе он?

— В курилке. Дикий тип.

Я спустился в подвал, прошёл мимо галдящих в гримёрке девчонок и открыл дверь в боковушку перед чёрным ходом (она и служила у нас курительной комнатой).

На диване, развалясь и посасывая маленькую трубочку, сидел Миша.

В этот раз он был одет с некоторой претензией на моду: кроссовки (довольно дырявые), залихватские зелёные джинсы, линялая сине-лиловая майка с улыбчатым крупным зверем (смутной породы).

— Миша…

— Маэстро, радость моя! — Он вскочил с дивана. — Как ты оказался в этом гадюшнике?

— Ну уж прямо и гадюшник…

Мы обнялись. Уселись. Я тоже закурил.

— Нет, ну правда, у тебя прямо-таки удивительное пристрастие залезать туда, где тебе делать, в общем-то, нечего.

— Ну уж и нечего… Ты лучше скажи, где это тебя так вырядили?

— На свалке, — Миша с довольным видом оглядел свои кроссовки. — Неплохо, да? Я там помогал местным аборигенам избавиться от ночных кошмаров и несварения желудка… Ну вот — чем смогли.

В курилку вползла компания панков. Разыскивая по карманам сигареты, они так скрежетали и брякали железяковыми причиндалами, что невольно приходили на мысль рыцарские турниры.

Один из панков — Юра (милый и мягкий человек, но обличья — жуткого) — восторженно уставился на Мишину трубку.

— Травка?

— Травка.

— Конопля?!

— Табак.

— Так ты что, дядя, табак из этого половника куришь?

— Угу.

— Ну ты даёшь, дядя! Прямо с Урала какой-то…

Все панки, как один, с осуждением и укоризной посмотрели на Мишу.

— Да, я с Урала, — оживился он, — а как вы узнали?

Завязалась оживлённая беседа. Поговорили об Урале, о

латунных заклёпках, о брюнетках… За полчаса мне это здорово обрындело и я, ухватившись за лиловую майку Черноярцева, поволок его на улицу. Выйдя на улицу, Миша осмотрелся, вздохнул и сказал:

— Знаешь, Сева, всё-таки мне всегда больше нравились шатенки!

— А лысые? — ехидно спросил я.

— Ну… если они потенциальные шатенки — то почему бы и нет…?

— Так, — говорю, — весенние бациллы проникли?

— Да какие там бациллы… — он махнул рукой и хмыкнул. — Пойдём-ка лучше лавчонку какую-нибудь поищем.

Лавчонку мы нашли неподалёку, в соседнем дворике. Уселись. Помолчали, прислушиваясь к пространству вокруг нас.

— Маэстро, почитай какие-нибудь стихи… Свои…

Я прочитал.

— Ещё. Пожалуйста…

Я прочитал ещё… И ещё… И ещё несколько…

Помолчали.

— Ты знаешь, — сказал он, — я всегда мечтал быть поэтом… Но со стихами у меня не ладилось; не ладилось — и всё тут! Это я уж потом понял, что быть поэтом — вовсе не значит обязательно писать стихи… или картины… или музыку… Можно светить на тёмной дороге и иначе… А среди тех, кто пишет стихи, картины, музыку — так мало настоящего, подлинного… Ну просто уму непостижимо, до чего обильно развелось плодовитых и успешных пустышек! Тебе, маэстро, часто придётся с ними сталкиваться. Мне жалко тебя…

— Вот ещё…

— Ты сильный. Но сила твоя — стеклянная, тебя легко разбить. Ты уж поберегись…

Я молчал.

— Поэты — светлячки на Тёмной Дороге, по которой идут мёрзнущие и стенающие… Казалось бы: ну много ли от светлячка света?.. Но гаснет один из них, и сразу же очевидность — стало темней… — Миша резко развернулся ко мне: — Маэстро, я прошу тебя… У тебя впереди столько соблазнов и пакостей! столько всяческих очарований и давилен! Сохрани в себе поэта, пожалуйста, сохрани! Будь осторожней!!

Какая-то старушка, проходя мимо, в испуге шарахнулась в сторону.

— Миша, успокойся… Что ты, право… Давай лучше покурим.

Мы закурили. Черноярцев пыхтел трубкой, я — папиросой; над деревьями поднимался молодой изумрудный дым весенней зелени.

— Сева, хочешь песенку?..

— Ага… Давай…

— Когда-то я был знаком с одним человеком — вот уж двадцать лет как его нету — …с женщиной, она писала для меня песенки… Я пою их иногда…

Миша запел, вполголоса. И пока он пел, я успел докурить папиросу, а заодно и понять: совсем мне неизвестен этот человек, яркий, чудесный и очень хрупкий человек… Но мне так хочется узнать, почувствовать, прикоснуться к его огромному горячему сердцу, и всегда — всегда! — ощущать Мишино присутствие рядом, даже когда его рядом не будет.

Песенка кончилась (я поместил её в конце главы; лишь текст, а мелодия — очень проста (расслабьтесь — и она зазвучит..). Миша пел иногда и другие песенки той женщины, имя которой я не стал узнавать… Мне они всегда нравились.

…Я сбегал в театр и принёс нам по чашке чая. Чай (он это умеет!) придал нашему разговору плавный и раздумчивый характер. Черноярцев рассказал о Саянских пещерах, о Бахроме-Коридоре, где размягчается любая тяжесть и человек способен почувствовать своё отражение в любом существе, в любом мгновении. А ещё он рассказал об Аральском Песчаном Цветке…

…Раз в пятьдесят лет, на острове расцветает Песчаный Цветок. Он показывается в разных частях острова и