Отречение. Роман надиктован Духом Эммануэля - Франсиско Кандидо Хавьер
С большими опасениями она попросила разрешения поговорить с начальницей монастыря Святого Иосифа.
Старая монашенка, чьё лицо было покрыто морщинами и отмечено многими зимами долгих страданий, с большой нежностью любезно приняла её, явно довольная её нежданным визитом.
— Матушка Концессия, — начала она в ужасной тревоге и отчаянии, — я думала просить вашей помощи и доброты намного позже, когда моя дочь вошла бы в возраст обучения, но настоятельные и непредвиденные обстоятельства моей жизни вынуждают меня потревожить вас теперь.
— Говори, Мадлен, — с естественной добротой ответила монашенка, — не волнуйся, доверься нашей старой дружбе. С тех пор, как мы виделись, я много думала о тебе, о твоих тревогах и трудностях; однако, дочь моя, многие бывшие ученицы оказываются под ударами вдовьего страдания.
— Я пришла поговорить не о материальных трудностях, моя добрая Матушка.
И она принялась рассказывать ей о своих горестях по причине исчезновения своего кузена, который оставил ей в затруднительном моральном положении перед лицом преследований, жертвой которых она стала. Медленно, но веско, придавая каждому слову силу своего волнения, она изложила ей всё, что знала о приговоре Святой Инквизиции, приведшего Антеро де Овьедо к краху. Затем она рассказала о своей материнской тревоге, вызванной мерзкими претензиями семьи Эстигаррибия, которая хотела отнять у неё сельскую ферму, и к тому же отобрать у неё дочь.
Охваченная крайним смятением, старая монашенка следила за её словами. И когда та закончила, бледная, истощённая, с опущенной в большой печали головой, она, как бы продолжая последнюю фразу, в волнении воскликнула:
— Но в нашей стране нет рабства! Как и кто может продать в рабство невинного ребёнка?
— Те, у кого много денег, чтобы убедить судей, — уверенно сказала Мадлен, — могут пользоваться преимуществами законов; но я бедна, и моя Алкиона может оказаться в преступных руках, несмотря на правосудие. Нам известно, что в наши дни много говорят о скрещивании, которое, по мнению великих хозяев земли, ничему не служит, кроме тяжёлой работы в Новом Свете. А если дон Диего Эстигаррибия станет претендовать на то, что моя дочка относится к такому типу существ? У него сундуки полны песет, чтобы купить недостойных людей. И возможно, его преступления даже не появятся на судебных заседаниях.
У матери Концессии в глазах стояли слёзы. Она взяла по-матерински руки своей собеседницы в свои руки и сказала:
— Я понимаю твои тревоги, однако…
— Значит, я не смогу рассчитывать на вашу поддержку? — в страхе спросила Мадлен.
— Знаешь, дочь моя, речь идёт о Святой Инквизиции. Наш дом слишком беден, чтобы иметь возможность эффективно поддержать тебя против такого могущественного врага.
И, поднявшись и проверив соседнюю дверь, она тихим голосом доверительно сказала Мадлен:
— За то, что мы захотели защитить оклеветанного человека перед инквизиторами, я сама и две наши сестры пять раз подвергались бичеванию.
— Но каким образом этот суд позволяет себе подобное в лоне самой Церкви? — в тягостном изумлении спросила дочь дона Игнация.
Матушка вытерла слёзы рукавом своей изношенной одежды и тихо добавила:
— Может, дитя моё, Бог позволяет этой организации поступать таким образом, чтобы проверить силу нашей веры. Ещё в давние времена я считала, что нет более великой жертвы, чем выносить очевидность стольких преступлений, совершённых во имя Божье.
Молодая вдова в молчании расплакалась, а её добрая почтенная подруга принялась размышлять:
— Не отчаивайся, Иисус велик в своём милосердии. Делай всё возможное, чтобы привлечь внимание какого-нибудь важного человека, который смог бы поддержать тебя в твоих правах. Уверена, что небо даст нам возможность достичь этого.
Мадлен Виламиль удалилась со словами искренней признательности, но не могла скрыть своего почти непобедимого уныния, охватившего её. По мере того, как она удалялась от скромного монастыря, она чувствовала, как теряет силы и едва волочила ноги. Она хотела бы обратиться к светским или религиозным властям, но отсутствие денег сдерживало её порыв. Судьи, с той или иной стороны, не работали бесплатно. Суды не работали без денежного поощрения.
Алкиона следовала за ней по пятам, восхищаясь её слезами и молчанием. Держась за руку матери, нежное создание с тревогой ждало случая утешить свою маму. Как только они пересекли стены города, пошли по каменистым дорогам обратно домой к своему очагу, малышка спросила мать со своим обычным детским любопытством:
— Мама, вы же говорили, что мы должны пойти в ещё один дом?
— Это невозможно, дочь моя.
— Почему?
— У нас нет золотого ключика, которым мы могли бы открыть двери, — заключила Мадлен, словно говоря сама с собой.
И она провела остаток дня в тягостных раздумьях. Она чувствовала себя подталкиваемой воображением в вихрь своей судьбы, представляя, что Святая Инквизиция вырвет у неё всё, абсолютно всё. Её небольшая ферма, на которую она положила столько жертв, будет вырвана из её рук жестокими палачами. Но когда она думала о возможности разлуки со своей дочерью, её сердце охватывало глубокое возмущение. Это будет последним доказательством её материнской преданности, поскольку смерть, несомненно, в тот же миг остудит ей вены.
Пока Долорес трудилась в огороде, заметив очевидную печаль своей хозяйки, Алкиона оставалась в своей комнате, стараясь утешить Мадлен своими замечаниями, полными детской нежности.
Затем на ферму тяжело опустились сумерки, а вечером появился Жан-де-Дье. Поинтересовавшись результатом визита в монастырь Святого Иосифа, он сказал бедной опечаленной женщине, давая ей новые надежды:
— Донья Мадлен, я знаком с одним священником, который, возможно, сможет помочь вам.
— Кто он? — спросила Мадлен.
— Это отец Дамиан, который трудится в церкви Сен-Венсана. Он был мне настоящим другом в трудные моменты, и возможно, он сможет разрешить это дело в нашу пользу. Если хотите, я поговорю с ним сегодня же, поскольку дон Альфонс придёт сюда завтра пополудни, чтобы сообщить вам о своём гнусном намерении.
— O, да! — признательно воскликнула она, — иди без промедления, я поговорю с этим Божьим человеком.
Молодой человек вышел, и когда настенные часы пробили девять часов вечера, он вернулся в компании священника. Мадлен встретила его с бурным проявлением признательности и уважения.
Отцу Дамиану было около пятидесяти лет. Выражение его взгляда, равно как и рано поседевшие волосы говорили о перенесённых им тягостных жизненных сражениях.
Очень скоро
