Отречение. Роман надиктован Духом Эммануэля - Франсиско Кандидо Хавьер
И поскольку она собиралась закричать, служанка тихонько сказала ей:
— Перестань, Алкиона! Воспользуемся тем, что пока нет никого с другой стороны.
Тогда девочка сделала многозначительный жест и напомнила:
— Но мы здесь не одни. С нами Иисус.
Послушав предупреждение, служанка отпустила собаку и сказала ей, словно чувствуя потребность объяснить свои действия:
— Алкиона, эта собака — бродяга и воришка.
Малышка не сразу ответила, а спокойно отправилась в дом, взяла распятие доньи Маргариты, всегда лежавшее на краю постели, и вернулась к огороду. Подойдя к Долорес, которая в восхищении глядела на неё, она нежным жестом указала на небольшую скульптуру из дерева и наивно сказала:
— Ты видишь, Долорес? Мама рассказывала мне, что когда Иисус умирал, он был между двух воров.
— Отлично, — сказала служанка, улыбнувшись такому наблюдению, — мы поговорим об этом позже с доньей Мадлен.
И Алкиона вернула распятие на место с видом человека, выполнившего свою задачу.
*
Жизнь на ферме продолжалась, полная поэзии, всегда окружавшей смиренную бедность.
А тем временем племянник дона Игнация всё более увязал в сомнительных сделках с того проклятого дня, когда заключил преступный пакт с Сюзанной Давенпорт. Полученный результат не соответствовал его ожиданиям светского человека. Мрачный обман лишь порождал на его пути ужасные угрызения совести, которых он стремился избегать любыми средствами. Его жалкий план пострадал от первого шока в тот день, когда Мадлен Виламиль уже не могла больше вставать с постели в Версале. Брать силой свою прикованную к постели кузину в его глазах было слишком большой подлостью. Но её болезнь не была банальным инцидентом, она из недели в неделю упорствовала на своём. В то же время Мадлен своим терпением и материнской преданностью к своему ребёнку лишь укрепляла уважение к себе в его глазах, и это уважение не давало ему поддаваться порывам крайнего насилия. С той ночи, когда она упомянула о тени доньи Маргариты, он видел её лишь в сопровождении видения своей почтенной приёмной матери, ласкающей его в первые дни своего детства. И тогда он стал всё реже посещать ферму Авила и в глубине души даже рассматривал возможность путешествия в Америку, дабы исправить ужасный обман и дожидаться своей старости без мыслей о преступлении. В благородном сопротивлении своей преданной и больной кузины ему на память приходило лицо доньи Маргариты в моменты её самой глубокой боли. Но молодой испанец очень осторожно хотел исправить свою ошибку. В конце концов, даже если он был чувствителен к положению своей кузины, это всё оставалось в его душе, и он продолжал считать её чрезвычайно горделивой. К тому же, он опасался раскрыть их мерзкий план, не услышав раньше кузины Сирила. Что происходило в Америке за эти прошедшие долгие четыре года? Надо было ждать, чтобы не случилось каких-либо новых неприятностей.
Итак, теперь, когда он хотел исправить свои ошибки, он оказался узником братьев Изаза, которые подводили его к непристойным злоупотреблениям. Завязанный в подозрительных сделках и предаваясь удовольствиям, истощавшим его силы, он и не заметил здравой ловушки, которая медленно захлопывалась за ним во мраке.
И когда он меньше всего ожидал, печальная весть разнеслась по Авиле. Он оказался приговорённым Святой Инквизицией к тюрьме, а всё его имущество было конфисковано. Антеро де Овьедо был обнаружен мёртвым в Мадриде, перед воротами Толедо. Шли тихие пересуды, что позору тюрьмы он предпочёл самоубийство. Другой же слух утверждал, что это было новое подлое преступление семьи Эстигаррибия. Судебное заседание, как и все суды, проходившие в рамках Трибунала Святой Инквизиции, прошло втайне от всех. Приговор касался Антеро и его спутников, но только Гаспар оказался в тюрьме, а Фредерик и Доминго таинственно исчезли.
Племянник дона Игнация, такой молодой, влекомый своими злоупотреблениями и легкомыслием, унёс в могилу самую большую тайну своей жизни.
Мадлен ещё не успела придти в себя от мучившей её скорби по мужу, когда перед рассветом Жан-де-Дье постучался в её двери. Бедная женщина была напугана, но молодой человек имел свои причины торопиться.
— Мадам, — в волнении сказал он, — я сбежал, чтобы принести вам неприятные вести. Этой ночью я слышал как дон Диего и его сын обсуждали планы касательно вашего дома.
— Как так? — побледнев, спросила Мадлен.
— Я знаю, что Святая Инквизиция займётся владениями господина де Овьедо и что семья Эстигаррибия желают включить сюда же эту ферму.
— Но этот дом принадлежит мне, — резко прервала его дочь дона Игнация.
В этом месте разговора, словно опасаясь продолжать тему, он постарался сказать едва слышно:
— В этом случае вам надо будет предоставить документы, оказывающие это.
— Но это несправедливость, — убеждённо воскликнула Мадлен.
— И не единственная… — добавил юноша с определёнными недомолвками.
— Какое ещё большее несчастье может случиться?
— Дон Альфонс, — объяснил ей преданный слуга, — во время доверительного разговора сказал себе, что Алкиона, не будучи дочерью умершего, могла бы сойти за наследие, как рабыня; а я знаю, что он принял это решение, потому что девочка всегда притягивала его внимание.
— Ужасно! — воскликнула вдова, став мертвенно-бледной, — неужели не найдётся управы для этих бандитов?
— Конечно, справедливость не разрешает подобных преступлений, но мои хозяева заодно со священниками, и было бы лучше, если бы вы предприняли необходимые меры по защите своего дома.
И молодой человек быстро ушёл, чтобы не возбудить подозрений в соседнем доме, а Мадлен, обхватив голову руками, старалась сдержать поток мыслей, которые осаждали её. Ни одно мучение не было столь тягостным, как это. Разлука со своей дочуркой, когда вдовство уже умертвило её сердце, стала бы для неё постоянным мучением. Она будет действовать против этих преступников. В вихре своих страданий она, однако, постаралась найти приют у Бога и стала страстно молить, чтобы Иисус защитил её, слабую женщину, и её малышку от бесчеловечных выродков. Солнце уже метило горизонт, а материнское сердце всё продолжало молиться в молчании, призывая милосердную защиту Распятого. Стараясь скрыть свою печаль от служанки и от Алкионы, она решила постучаться в ворота в намерении просить у них помощи и поддержки.
С тех пор, как она была в Авиле, она всего лишь два раза приходила в церковь Сен-Тома, поскольку не могла передвигаться, и это был благоприятный случай увидеться с ними и обнять старых знакомых матушек, среди которых была и мать Концессия, благородная настоятельница монастыря, где она, Мадлен, когда-то училась.
Дочь дона Игнация говорила себе, что эта почтенная особа не оставит её без поддержки.
Этим же утром, преодолевая боль в почти атрофированных ногах, она отправилась в город. С тех
