Проводник по невыдуманному Зазеркалью. Мастер О́ЭМНИ: Приближение к подлинной реальности - Всеволод Сергеевич Шмаков

— Ты её не слушай, маэстро, — Миша появился откуда-то из-за спины, со стороны обрыва, — обязательно набедокурит. Чихнуть не успеешь!

…А чаепитие между тем вышло славное, душевное. У Наты оказался целый пакет с пирожными и — …дудочка. Она так славно играла!

Девочка оказалась и впрямь довольно измотанной, полувменяемой. Нам с Натой потребовался целый день для истряса всей хмури и пакости. Когда мы соединяли — втроём — круг, я увидел всё, что с девчушкой и ей подобными вытворяли (там действительно бесчинствовали весьма разъевшиеся вампиры, но — вампиры-марионетки. Да! никто из алчущих быть сильным за счёт насилия и агрессии не минует участи раба! Худшего из рабов…), а заодно разглядел, что Ната так-таки и набедокурила. («…Не слушай её, маэстро…» Хм.)

…Когда маэстро и принцесса гуляли в горах, маэстро спросил:

— Что же ты, а?.. Разве так можно?

— Ох, Севочка, не трави душу… Не сдержалась! Миша теперь, когда появится, знаешь как задаст!

— Строг Петрович?

— Не то слово! Он меня уже лет сорок воспитывает-воспитывает…

— И всё, как с ушей дождик, — добавил я.

Но это было неправдой. Я успел узнать Нату: терпение, безоглядно любящее сердце, доброта… Ну, а срывы, — с кем не бывает срывов? особенно когда утыкаешься лицом — с размаха — в подлость и варварство. С кем? Со мной по крайней мере бывает. (Худо только, что от этого подлость и варварство не гаснут, — крепчают. Нельзя опускать меч на то, что нуждается в лечении. Изрубить — не исцелить…Ну его, меч-то… ну его совсем!..Хорошо бы…)

А трёпку Черноярцев учинил знатную. У-ух! Мы с ним даже малость побранились. Ната смотрела, хлопала глазищами и тихонько — отворотись в сторону — хихикала. Очень уж ей было всё это весело!

Через несколько дней я уезжал. Миша ехал вместе со мной в поезде, до Ростова.

Я помнил об ожидающем ударе, о застывшей где-то над самой макушкой, но готовой обрушиться в любой момент лавине-грозе. И всё-таки нетерпеливая радость была сильней: очень уж соскучился по близким мне людям! очень! очень-очень!..Я нашёл за эти месяцы несколько ниточек, способных (если только помогут мне те, кто рядом) всё изменить, высветлить, залечить.

Сидел, улыбался во все щёки.

Миша вернулся от титана с двумя полными кружками кипятка. Я засуетился на предмет заварки.

— А может, без заварки? — Миша плюхнул кружки на столик.

— Зачем же без заварки, если есть заварка? Вот ещё фокусы!

Миша наставительно сказал:

— Когда поэты улыбаются, так кипяток и без чая хорош. — Сел на диванчик, посмотрел на меня избоку: невесело, вдумчиво. — …А ты чего, собственно, улыбаешься?

— Соскучился, Петрович! По родному соскучился: семья, дом… Увижу скоро, понимаешь?!!

Мишино лицо приобрело довольно странное — стянутое какое-то — выражение:

— Да ты, я гляжу, ещё и не готов совсем…

— Ну уж — совсем… — Я рассыпал заварку по кружкам, проболтал ложечкой. Повернулся к Черноярцеву, приобнял его: — Погоди, обниму всех, прижмусь покрепче, а там уж…

— Пгупенький… Остриё удара поймает тебя на вдохе, сразу. А там уж — острию вслед — всё войдёт. Паузы не будет. Совсем не будет, маэстро.

— А…

— Что же касается семьи и дома, — перебил меня Миша, — так это… ты не серчай… я уже посмотрел: нет у тебя больше ни дома, ни семьи. Нету. Всё.

— Что?!?!

— Повторяю: нету, — он с подчёркнутой аккуратностью взял со стола кружку. Отпил глоток. Поставил на место. — Ты, понимаешь ли, с нетерпением ждёшь встречи с тем, чего уже нет…

Миша оказался прав. Когда я вернулся, у меня уже больше не было ни дома, ни семьи.

А потом — хлынуло…

Старый Лес

СКАЗКА (глава в главе)

Осенние ночи 2002 года были холодными. В Парк, где — зарабатывая на хлеб — я угнездился в сторожах летнего кафе, почти каждую ночь прибредал морозец, и мне приходилось — порыскав по окрестностям в поисках досок, палок, сухих веток — разводить в мангале огонь;…грелся, любовался пламенем.

Парк находится в центре города; через него пролегают трассы всех ночных ходоков: опоздавших на последний транспорт, изрядно надравшихся (что, как правило, сопряжено с осознанием своего одиночества), сексуально озабоченной молодёжи, всяких-прочих неясных особей…, бомжей.

Разумеется, многие льнули к огню. Городские люди вообще стали забывать, что это такое — пылающий в заиндевелую ночь огонь…; они воспринимают его где-то на грани: между несказанным волшебством и пустотно-грохотным обманом…

Чёрная одежда, длинные волосы, борода — частенько вводили путников в заблуждение: очень многие принимали меня за священнослужителя, подрабатывающего ночным сторожем. Упрямо лезли за теологическими консультациями, требовали (бухаясь при этом на колени) отпущения грехов, а одна бомжевавшая неподалёку девица приволокла с собой целую связку иконок, с требованием: немедленно — тут же! — их освятить (за что была обещана полубутылка водки).

Для человека, предпочитающего уединение и покой, вся эта суета и околесица была крайне утомительна.

В ту ночь (о которой и пойдёт речь) к моему костерку прибилась компания из трёх человечков: двое юношей и девушка. Все трое были сильно навеселе, и их просто-таки распирало растолковать мне, что «все попы — мура», что «студенты ТГУ — это круто» и что «самое главное в жизни — это как следует оттянуться».

Я попросил огонь показать мне моих непрошеных гостей, открыть.

…Из истяжно-прозрачной чаши огня смотрели несчастные, осиротевшие сердцем дети… тоскующие, умирающие… Не было в их душах ничего не развороченного, а всё — надкусанно, надломленно, надорванно, и только в самой глубине — очень глубоко — виднелись испуганные бесприютные глазёнки, подёрнутые мутной бирюзовой рябью.

…Внезапно болтовня стихла. Треснул уголёк. Весельчаки-студенты замерли, застыли, как внезапно выключенные куклы-автоматы.

— Маэстро, плесни-ка мне чайку… горячего чайку…

— И давно ты здесь, Петрович? — Я налил ему кружку и вытянул через ограду ещё одно пластиковое кресло. Миша сел.

— Да минут пять… — он хлебнул чая….опять хлебнул…, ухватил из кулька конфету… — Принеси, пожалуйста, ещё три кресла.

— Зачем?

— Для них. Небось всю ночь шлындрают.

Я принёс ещё три кресла. Подложил дров в мангал.

Черноярцев — мягко взяв за плечи — усадил студентов, аккуратно сложив руки их на коленях (во время данной процедуры мои суматошные гости даже не шелохнулись). Сел в кресло и сам. Закрыл глаза.

— Маэстро, расскажи им сказку…

— Да какую там сказку… Смутно мне, Миша, тяжело… Каждый день тяжело…

— Знаю. Ты захлебнулся своим бедованием и — гаснешь… Так ведь и совсем погаснуть можно!

— А может-уже…?

— Нет ещё… Когда будет «уже» я сам вырою тебе могилку и украшу колокольчиками. Ты — на ПУТИ!..или