Проводник по невыдуманному Зазеркалью. Мастер О́ЭМНИ: Приближение к подлинной реальности - Всеволод Сергеевич Шмаков
(Конечно, для мироздания это — капельки… Но именно из капелек возникают наполненные до краёв чаши. Именно из них! Из чего же другого?..)'
Танец-песня, с перерывами, — продолжается много, много дней (и ночей). Огромный труд, великий труд, изнурительный. В Долине Миша не просто — появился, а — появился-приплёлся; весь выжатый, весь больной и очень-очень старый…
(Но… Но, кажется, на ПУТИ стало чуточку светлее… Да нет! — не кажется, — так и есть: светлее! Мне вовсе не показалось.)
Большая Зеркальная Мистерия — соединение с прямым (открытым) потоком О́ЭМНИ, при котором происходит исцеление-восстановление наиболее разрушенных, наиболее повреждённых его участков. Одновременно — растёт уровень Мастера-Ткача; он, миновав изнурения и недуги (эта работа — работа на пределе), становится выше, пронзительнее, сильнее.
(Люди слишком заняты копошением в своих муравейниках, слишком увлечены пожиранием-потреблением всего, до чего могут добраться. Но… но ведь кому-то ж надо и работать! За всех, для всех (для всего…). Что поделаешь, если все остальные так заняты, что им недосуг задуматься, а задумавшись — приблизить (хоть на чуть-чуть!) СЧАСТЬЕ, БЕСКОНЕЧНОЕ СЧАСТЬЕ В БЕСКОНЕЧНОСТИ.
БОГ — во всём, в каждом. Но не каждый позволяет себе слышать ЕГО, а уж тем более — слушать… Люди во многом себе разрешают прикасаться к имени БОГА: выпрашивать, клянчить, ругать, умолять, обвинять, требовать благословения…а зачастую и попросту — присваивать себе право определять и судить от ЕГО имени! А вот задуматься, что ОН нуждается в помощи и благословении куда больше, чем все мы, вместе взятые, — куда там!..)
…Случается, что во время проведения Больших Зеркальных Мистерий Мастера гибнут (в физическом смысле). Но, разумеется, рождаются вновь, по-прежнему — Мастерами О́ЭМНИ.
Очень важной составляющей подготовки к прохождению витков Мистерии (и Большой и Малой) является работа с пряжей — активными, генерирующими миры сгустками, имеющими условно-конкретное орамье той или иной формы. Я называл их всегда метафиксациями. Это могут быть стихи, живопись, музыка… Не любые — нет! — живые.
То, что в нашем бытийном объёме называется Искусством, возникло как побочное (и весьма чахлое…) ответвление некоторых из практик О́ЭМНИ. Увы, проблески подлинного сверкания — от века к веку — становятся всё более и более редкими в Искусстве. Трудно прижиться в цветочном горшке отломанной от дерева ветке, почти невозможно. А что делаем мы?.. Вместо того чтобы дать себе отчёт в усыхании оной, схватиться за голову, принять хоть какие-нибудь (но — срочные) меры, — делаем вид (чего там…) что всё вполне чудесно; нет листочков — начеканим из золота да серебра и приклеим-повесим, кора стала отваливаться — подкраси́м-расцветим. Ох… Хотя — вполне закономерно: от того, кто отламывает (игнорируя сиротство и боль) частичку от живого — иного и ждать не приходится.
В своих проброждениях Миша (и не только он) часто, но — не заметно, не явно, — идёт на контакт с художниками, поэтами, музыкантами. Реже — с представителями театральных форм. И — случается! — находит живую сверкающую пряжу. Не часто, конечно, совсем не часто… Практика метафиксаций уже сама по себе обратилась затерянным в
высокой траве ручейком, полноводной раздольной рекой некогда бывшим. Но ведь он опять может стать рекой, это возможно! С теми, кто был рядом, я занимался (в «ТРАГИКОНЕ», и — позже — в общине) азами этой практики; я убедился: дух, даже изначально отчуждённый и слабый, очень чутко реагирует на подлинное сверкание, жадно тянется к нему…, но — с трудом пропитывается (очень уж ссохлось всё…). И именно поэтому, без изначального вхождения в пространство метафиксаций — вхождения тончайшего, в унисон — прохожденье по виткам Малой Зеркальной Мистерии попросту невозможно. А в Большой — это лекарство для повреждённых нитей; куда без него?..
…Вы бы слышали, как во время венцового витка резонируют горы! Такое не передашь…
Как-то я был свидетелем, как один человек упрашивал Лина допустить его к прохождению Малой Мистерии. Лин сказал, очень мягко:
— Ты же совсем неготов. Совсем.
— Но я чувствую, что смогу! — горячился человек.
— Нет, это не так. Ты — не готов.
— Я уже двадцать лет занимаюсь йогой и всяческими восточными практиками! Я не новичок!.. Да я…
— Бедолага, — сочувственно и совсем уж мягко сказал Лин, — как же тебя так угораздило… Э-хо-хо…
— Я смогу. Обязательно! Допусти, очень прошу, — для меня сейчас нет ничего важнее…!
Лин присел на корточки, сгрёб в большую горку песок и, отойдя от горки метров десять, расстелил на земле платок.
— Хорошо. Я возьму тебя, но при условии: ты перенесёшь всю песчаную горку на мой платок. Всю. По одной песчинке.
— Как это?..
— Так: берёшь песчинку — относишь к платку — кладёшь — возвращаешься — берёшь следующую — …и т. д.
Темпераментный соискатель сначала оторопело посмотрел на Лина, потом — умоляюще — на меня. Я развёл руками: полез, мол, через проходную — показывай пропуск…
Он начал носить песчинки. Два часа… Три… Пять… На платке (за пять часов) появилась всего-навсего крохотная щепотка песка.
На шестом часу соискатель не выдержал: ударил ногой по песчаной горке, развалив её, и — выругавшись — ушёл.
О том… о сём…, а в частности — об общении…
Мне всегда было любопытно наблюдать, как Михаил Петрович Черноярцев общается с людьми. Да что там, любопытно! — интересно.
Миша прекрасно умел быть невидимым (если, конечно, хотел этого). Вроде бы он — тут, а вроде бы — и нет никого…
Как-то, когда шли мы, прогуливаясь, вместе по улице, к нам — повстречавшись — присоединился один мой знакомый, поэт. Идём втроём. Беседуем. С этим самым знакомым-поэтом (его имя Андрей) мы работали в то время вместе над литературным ежемесячником «Авторская Газета». Беседа свернула на газету: на литературу вообще и на поэзию в частности. Я мало участвовал в говорении, в основном имел место диалог между Черноярцевым и Андреем. Андрей, будучи человеком не только с отменным чувством вкуса, но и с живым, дышащим интеллектом, вполне оценил парадоксальность и многослойную необычность говоримого Мишей. Диалог развивался весьма оживлённо.
Но: нам — в одну сторону, Андрею — в другую. Попрощались. Разошлись.
На следующий день я встретился с моим знакомым в нашей полулегальной редакции. Первые же вопросы (хотелось поразузнать о впечатлениях) показали: Андрей не
только не помнит о Черноярцеве, но и вообще — о беседе… Да, он помнил, что мы с ним встретились, что какое-то время шли вместе, что перекинулись
